Был сон тревожен, горек хлеб...

В двери, открытой нараспашку, стояла и приветливо улыбалась невысокого роста женщина. «Здравствуйте, простите за неудобства, ремонт вот затеяла, да, проходите, пожалуйста, в комнату, чайку горячего сейчас попьем, картошечка варится … 

Добрались-то как? На улице-то мороз… Садитесь, вот тапочки, носочки шерстяные наденьте…» Голос Людмилы Константиновны согревал своей ласковой заботливостью, теплой искренностью интонации. На какой-то миг он перенес меня в далекое детство… Как она похожа на мою маму – та была вот такой же заботливой, душевно щедрой… 

Сколько же ей лет? Помнит блокаду, значит, никак не меньше 75-77. Но на вид не дашь и 70. Свой вопрос озвучить не успеваю.

– Я, Людмила Константиновна Логинова, родилась 26 ноября 1931 года, в Ленинграде, на Литейном проспекте, в доме № 9, в квартире № 77. Так неожиданно официально начала свой рассказ моя собеседница, и улыбнулась: «ой, это я от волнения, простите». «Папа работал речником, ходил на корабле, большую часть жизни находился в плавании, а мама воспитывала нас, троих детей. У меня еще брат был, Алеша и сестренка старшая, Лида…» 

Она немало помнит из своего ленинградского детства. Счастливого, светлого, безмятежного. Мирного. Остались в памяти те яркие мгновения, когда вместе с родителями и соседями они весной шли на Неву, на праздник навигации. У нее и сейчас в глазах те белые огромные пароходы, перед которыми разводились мосты и рассекались волны величавой Невы. «Прощай, не горюй, напрасно слез не лей…», - торжественно льется по Невскому мелодия из легендарной и очень старой песни «Прощание славянки». Все веселые, нарядные, ликующие. Рядом отец и мама, молодые, красивые, счастливые, брат, сестра. А она, младшенькая, Милочка, на плечах папы, сильного и ласкового.  

…Папа сейчас спустится по трапу и войдет на палубу своего судна… «Прощай, не горюй…., а лучше поцелуй, когда сойдем мы с кораблей…». Последний взмах тысяч рук, маленьких и больших… 

Отец не вернулся – его корабль не пропустили в осажденный город. О том, что они с братом и сестрой больше никогда не увидят своего любимого отца, Мила тогда не знала. Откуда ей, маленькой девочке было ведать, что папы больше нет, и его корабля тоже. 

Брат ушел добровольцем на защиту подступов к родному Ленинграду. И там погиб. Мама рыла окопы. А они с сестрой и другими детьми таскали на чердаки домов мешки с песком. Каждый день – чтобы взрывы фашистских снарядов как можно меньше вредили зданиям. А еще бегали по квартирам и предупреждали о светомаскировке. «Видим щелку света в окне, скорее мчимся туда и просим: «спрячьте скорее свет», – вспоминает Людмила Константиновна. И люди затыкали, занавешивали все щелочки, чем могли. 

Воздушные налеты были яростными. Часто тревоги длились всю ночь до утра, с небольшими перерывами, и нужно было находиться в бомбоубежище. Но Лида и Мила убегали из бомбоубежища к маме, на крышу, которая вместе с другими женщинами тушила там зажигалки. Мама бранила дочек. А они все равно прибегали – если они рядом с мамой, то с ней ни чего не случится. Они должны быть все вместе, потому что очень страшно расставаться… 

К взрыву бомб и пожарам ленинградцы привыкли. Было страшно, но стерпелись, и переносили легче, чем голод, высасывающий силы, парализующий, обволакивающий сознание черной, надвигающейся пеленой небытия.

Уже не было электричества и воды. Не чем было топить буржуйки. За водой Мила с сестрой ходили на Неву, с бидончиками. Было очень тяжело голодным детям нести обратно эти бидончики. Но они их несли. Потому что мама умирала. К весне 1942 года ее не стало. Пришли какие-то женщины, забрали легонькое, иссохшее от голода мамино тело. 

Потом наступило тепло, земля уродила спасительную зелень. «Мы, дети бегали везде, находили себе еду – старые капустные кочерыжки в запустевших садах-огородах, траву всякую. Ели листья березы. В промерзшем, обстреливаемом, горящем Ленинграде люди показывали беспримерное мужество. В памяти Людмилы Константиновны навсегда остался эпизод встречи 1942 года. У ее сестры Лиды была подруга Нина, которая училась в хореографическом училище. Она пригласила сестер на новогодний спектакль. В зале была минусовая температура. А худенькие, в невесомых костюмах и пуантах девочки-балерины танцевали. Они летали по сцене, освещаемой тусклыми свечами. После спектакля артистам раздали «подарки» – по кусочку чего-то желеобразного, вроде студня. 

После смерти мамы в их когда-то многолюдной дружной коммунальной квартире стало совсем тихо. Холодно. Мрачно. Лида ходила за хлебом, его давали по 125 грамм, хлеба с привкусом горечи, который можно было назвать этим продуктом условно. Собирали где-то щепочки и топили буржуйку. 

Лидочка захворала, ослабла очень. И уже только лежала, не вставала и почти не говорила. Смотрела только печально на младшую сестренку. А Милочка не знала, как ей помочь. Она очень хотела, чтобы сестра осталась с ней, не уходила… Но Лида умерла, летом 1942 года. И опять пришли молчаливые женщины, чтобы забрать тело. 

В квартире № 77, дома № 9 на Литейном проспекте осталась одна маленькая девочка Мила. Ее Господь оставил жить. Не смотря ни на что, вопреки всем смертям – жить. Мила иногда приносила в баночке из чего-то сваренный жиденький суп, ела березовые листочки, словом питалась всем, что давал Бог, чтобы девочка не умерла. Почти четыре месяца она одна прожила в пустой огромной квартире. Потом у нее появилась соседка, тетя Агафья, занявшая одну из комнат умерших.. С ее помощью Мила была определена в детдом, который подлежал эвакуации в Ярославскую область. 

Мила заболела воспалением легких. Был сильный жар, слабела с каждым днем – сказывалось сильное истощение организма. Поезд шел долго. Когда прибыли на место, в деревню Погорелки, Рыбинского района, Ярославской области, девочку сразу положили в местную больницу. Она выздоровела, потому что была окружена заботой и вниманием добрых людей. Деревенские жители хоть и сами не жировали, но с детьми из блокадного Ленинграда делились кто чем мог. 

Дети копали и обрабатывали землю, выращивали овощи, картошку для детдома. Собирали в колхозном поле колоски и сдавали их государству. А еще – щавель, грибы, ягоды, лекарственные растения. Шили рукавицы, кисеты и отправляли бойцам на фронт. Шили, вязали, штопали, стирали, носили воду в баню с колодца – «журавля». Старшие обихаживали младших. Многонациональная детдомовская семья жила очень дружно. 

Детдомовцев-выпускников семилетки из деревни Погорелки направили в подмосковный город Павловский Посад работать в текстильном производстве. Людмила стала трудиться на прядильной фабрике. 

Скоро вышла замуж. Родителей мужа сразу назвала папой и мамой. «Очень добрые были люди, любили меня…».

В 1955-м родился первенец, Александр. Потом Михаил. Трудились, воспитывали сыновей, были счастливы. Но судьба Людмиле готовила новые испытания. Горькие. В 1972 году ее погиб муж. Сын Саша к тому времени уже служил в Армии, а Мише исполнилось 12 лет. Работала, не покладая рук – стаж более 40 лет, медаль «За добросовестный труд», множество грамот, других наград. Сколько пенсия? «Чуть больше 8 тысяч. Но – хватает... За все – слава Богу…». 

Ее сыновья выросли добрыми, совестливыми. И внучки – красавицы: Наташа, Оля, Настя, и еще растет правнук Вадим. 

Только вот сыночка Миши уже давно нет. Похоронила. Умер от пневмонии. 

Откуда силы, чтобы вытерпеть горе? «Их Господь дарует. Он ведь не дает того, что человеку невозможно вынести. Я всегда чувствую Его рядом с собой. Хожу на кладбище, где поставила памятник – всем своим родным, ушедшим в вечность, включая навсегда оставленных в блокадном Ленинграде моих родителей, брата, сестру. Они – наши родные все вместе, и, знаю, чувствую, что им ТАМ хорошо…».

С Людмилой Константиновной расставаться не хотелось. С женщиной, имеющей огромную душу, до краев наполненную ярким светом добра, мудрости, духовности и мужества. Не ожесточившуюся в горьких испытаниях, а утвердившую в себе ЛЮБОВЬ. Ту, которая не ропщет, долготерпит и все прощает.