Никольский буй

Этот буй последний на фарватере, который ведет из Северодвинска в Белое море. Поэтому он последним провожает уходящие корабли. И по той же причине первым их встречает. К слову, чаще его указывают как буй приемный…

А Никольский он оттого, что ближний рукав устья Двины издревле наречен Никольским - по имени первого основательно обжитого места в этих краях - Николо-Корельского монастыря. Никаких «бухт Святого Николая», тем паче «портов Святого Николая», ни на одной карте стародавнего Усть-Двинья не встречал. Потому помещенные в кавычки понятия (их так любят ввернуть в строку наши местные поэты!) для меня  просто художественные придумки, и не более. А вот Никольский буй – реальность, иными словами – конкретный навигационный знак.

Давно ли он появился, сказать за-трудняюсь. Но в любом случае не раньше мая 1935 года, когда с моря к западной оконечности острова Ягры впервые подошли гидрографы старшего лейтенанта Альберта Терешина. Промерами глубин здесь занимались два гидрографических судна – «Мигалка» и «Мгла». С их ли палуб и тем ли часом заякорили матросы первый приемный буй, тоже неведомо. Однако к началу финской кампании он уже был - пишут о нем в своих мемуарах архангельские капитаны Александр Дубинин и Василий Корельский…

Фарватер - водная дорога. Та, что ведет к Никольскому бую, прямая, как взлетно-посадочная полоса аэродрома. Многие знакомые мне штурманы начало движения корабля по фарватеру определяли так: «стать на дорожку». А став, затем бежали они по этой самой дорожке, считая ее буйки-поплавки. С ягринского берега Никольский буй не разглядеть – далеко. Однако по тому, как деловито и строго держат курс корабли, нетрудно догадаться, где пролегает та самая «дорожка». Хотя «дорожка» ли? Точнее сказать, тракт, великий морской тракт! Ведь кто только не считал на нем свои первые или, напротив, свои последние мили!

Великий певец океана Джозеф Конрад славно повествует о портовых конторах-канцеляриях, какие вели учет прибывших-убывших. Парусник ли, пароход ли, а все указывалось и расписывалось: кто и куда, зачем и откуда, с каким грузом и какой компании… Скрупулезно, строго, исправно, чуть ли не столетиями такие записи велись на разлинованных страницах. Все вместе же они - сотни пухлых томов! И не скука букв и цифр, не бумажная пыль от них, а веет романтикой моря! Будь такая контора, предположим, при Никольском буе, хваткому историку за-просто можно было бы в ее архивных хранилищах отследить летопись советского флота! С тридцать шестого года город наш с флотом породнился. С военным и торговым, надводным и подводным, со всей его немеркнущей славой – трудовой и боевой. Хотя и с черными трагедиями тоже. А более всего стеллажного пространства, верно, заняли бы тома о времени, когда командовал нашим Военно-морским флотом адмирал Сергей Георгиевич Горшков, ведь он - целая эпоха!

Летом 1999-го сюда, к Никольскому бую, явился авианесущий крейсер «Адмирал Флота Советского Союза Горшков», если проще - «Адмирал Горшков». Вот уж чьего прихода Северо-двинск точно ждал с нетерпением! В пору ельцинской смуты местным верфям впервые грозила безработица, и на модернизацию этого корабля возлагали особые надежды. Раз десять тем летом объявляли, мол, «Горшков» на подходе. Но столько же раз и давали отбой: то ветер не тот, то волна, то буксиров не хватало, то с флагманом незадача… И крейсер в конце концов явился нежданно, и не только для журналистской братии, но и для… заводского начальства!

Повод ли гордиться тем, не знаю, но в тот день мы с фотокором Валентином Капустиным стали первыми из северо-двинцев, кто высадился на него у Никольского буя. Устроил нам это чемпионство Николай Павлович Пахомов – командир Беломорской базы – воскресным звонком по телефону. Мы живо собрались, прыгнули в редакционный «жигуль» и помчались. Уже на Портовой пристроились к адмиральской «Волге» и следом за ней влетели на причал. А там спасатель «на товсь» - дизеля уж раскрутил. Мы бегом на трап, тут же трап и швартовы долой, отчалили…

День предненастно хмурился. А мы бежали по «дорожке» проворно и радостно – встречать! Но угрюмой скалой смотрелся, вырастал перед нами авианесущий крейсер. Таким же мрачным выглядел и эскорт из его океанских поводырей. Будто не рад был «Адмирал» Никольскому бую. И впрямь, что ж веселого для богатыря, когда его не своим ходом, а на буксирных концах и цепях в руку толщиной привели! Корабль будто предчувствовал и свое неопределенное будущее, и очень долгую стоянку...

Зыбь была глазу неприметная, но силу уже накопила. Мы зашли к «Адмиралу» с кормы, поймали момент и спрыгнули на его нижнюю палубу… Вот тогда-то, оказавшись в корабельных лабиринтах, я и понял, отчего столь хмур, даже зол «Адмирал Горшков»… На мощном боевом корабле царило жестокое для сердца моряка разорение! Сдвинутые с фундаментов механизмы, безжалостно вырванные кабельные трассы, пустой самолетный ангар походил на заброшенный склад, ржа на поручнях и трапах, заляпанные переборки, ручейки воды с подволоков, черные масляные лужи в низах… А еще фраза инженер-капитана II ранга, брошенная нам не без сочувствия: «Этот корабль утопит ваш завод…» Главная запись в моем репортерском блокноте того дня: «Как же надо ненавидеть флот, чтобы довести его флагмана до такого состояния!»

Плохо верится, что когда-нибудь у краеведов Севмаша дойдут руки до истории с «Адмиралом Горшковым», да и время для полного и правдивого рассказа о его модернизации уже упущено. Севмаш хоть и «флагман отрасли» с пятью орденами на знамени, но этот крейсер легко на грудь не взял, а трудовыми мозолями и потом выдюжил. Та еще эпопея была! Обновленного «Адмирала Горшкова» («Викрамадитью») я в море тоже провожал. Ярким утром осанисто и победно шел он прощаться с Никольским буем. Но все же не без горечи были те проводы - впереди его ждала судьба не под нашим, а под индийским флагом…

Хуже нет, когда злой шторм нагрянет неожиданно. Так и в тот день давнего октября. Судно наше было еще крепким, но тут прямо-таки стонало под ударами стихии. Сил у дизелей не хватало – мы рыли носом воду, ветер упрямо разворачивал корпус лагом к волне, и много-много часов нас качало-мотало так, что жизнь едва не казалась нескончаемой пыткой. Мы упрямо барахтались, пытаясь поскорее отыскать укрытие…

Ближайшей к нам была гавань Северодвинска. Из-за серой занавеси непогоды и густеющих сумерек далекий город представлялся фантастическим видением, которое создавалось его индустриальным пейзажем. Издали корпуса цехов, сооружения главных эллингов более всего походили на явившийся призраком огромный гранитный утес. Мы медленно, изнурительно приближались к нему, а когда наконец от Никольского буя различили россыпи живых огней на его сумрачных склонах, то уже воспринимали этот утес вовсе не как место опасное кораблекрушением, а напротив – спасительное…

Позже этим сравнением я воспользовался, когда по просьбе Александра Савченко писал текст к его музыке. Песню назвали «Отцовские крейсера»:

У Никольского буя ночь белая бродит,

И на створах слезинки 

                             огней различимы едва.

Курс возьмут корабли. 

                           Их безмолвно проводят

Цеховые утесы завода 402…

Вообще-то, изначальная и незыблемая причастность к морю предоставила нашему городу два уникальных символа-знака, и речь здесь не о памятниках или мемориалах. Первый из них – башня створа, который горожане чаще именуют «маяком». Поднявшись над крышами улицы Карла Маркса, он издавна сигналит мореходам. И кстати, тоже воспет в поэтических строках. Поэт Анатолий Храмутичев:

Где еще такое видели вы,

Чтобы ночью, пронзая мрак,

Зажигал бы огни сигнальные

В центре города створный знак?

А второй символ-знак, каких еще поискать, - Никольский буй. Он особое место - морская околица Северодвинска, место встреч и расставаний.

Олег ХИМАНЫЧ, морской историк