«Мы думали, есть такой город – Монткальм…»

Мы уже знакомили читателей с историей и людьми ледокольного парохода Montcalm («Прончищев»), которому суждено было стать первым заказом северодвинской «Звёздочки». Знакомили и старались держаться строго в канве архивных сведений. Язык таких документов, как правило, скуп и беспристрастен. Это большой недостаток. Однако поведать о делах давно минувших дней могут ещё письма и воспоминания, рассказы очевидцев и житейские истории. К тому же они не лишены обыденности, личностны, пропущены через человеческие характеры и переживания, а потому прошлое в них предстаёт живым, а в иных случаях более понятным.

Нашлись такие дополнения и к нашему документальному повествованию - записи бесед, когда люди вспоминали пароход Montcalm («Прончищев»). Причём некоторые из них были сделаны ещё до того, как задумывалась книга «Montcalm – арктический ковчег». А сегодня два письма, пришедшие уже вслед публикации фрагментов из неё в «Корабельной стороне».

Олег ХИМАНЫЧ, морской историк, автор книги «Montcalm – арктический ковчег»

Здравствуйте, Олег Борисович! Читаю в «Вечернем Северодвинске» (газету мне присылает внук) ваши рассказы о ледокольном пароходе «Монткальм». В одном из них вы сетуете, что об Архангельске военных годов местные литераторы не оставили потомкам описаний. С большим сожалением признаю вашу правоту.

Пишет вам Анна Ивановна Правилова, ветеран труда, отработавшая в школах более полувека. Вся жизнь моих родственников, да и моя тоже, вплоть до последнего времени проходила в посёлках левобережья Архангельска – на Бакарице, в Исакогорке Затоне и Зеленце. Вы наверняка знаете эту особенную околицу нашего областного центра, связанную и с морским портом, и с железной дорогой на Москву, своего рода грузоперевалочный район.

Родилась я в самом начале войны и, как понимаете, если что и помню о ней, то только её окончание, и помню отрывочно, хотя яркими, но до конца не осознанными картинами. Зато по моей родне война прошлась так жестоко – век не забыть! Дед погиб на Карельском фронте, двое его братьев тоже не вернулись – один лёг под Псковом, другой пропал без вести в Синявинских болотах. Отец мой поначалу тоже воевал, но вскоре его комиссовали по здоровью, и он работал  на станции Исакогорка и в порту Бакарицы, много болел, окончательно слёг на сорок девятом году. Я была третьим ребёнком, двое моих братьев уже после войны в младенчестве умерли от болезней. Если честно, то с мамой и отцом войну семья наша выжила только благодаря родственникам, которые и приютили нас, и делились порой последней картошкой со своего мелкого огородика.

Я уже училась в школе и помню, как бабушка не однажды рассказывала о бомбёжках Архангельска. Как в 1942-м прямо в центре города посекло осколками какого-то морского капитана, как хоронили другого, знаменитого полярного капитана Николая Ивановича Хромцова, как бомбами немцы разрушили здание лесотехнического института и как сгорели от их «зажигалок» трикотажная и канатная фабрики.

Моя бабушка работала в порту, помнила танки и грузовики, привозимые на Бакарицу союзными судами, наши пароходы, которые уходили в Арктику или же работали в порту. Особенно тяжело людям было зимой, в наш короткий северный день. Вы пишете, с какими сложностями сталкивались капитаны в такое время на Северной Двине: лёд, снег и, конечно, тьма. По рассказам бабушки, причалы лесозаводов и правда освещались очень плохо, как, впрочем, и другие районы, поскольку строго соблюдалась светомаскировка – люди боялись немецких самолётов. Очень морозной выдалась зима 1942 года, в начале которой в архангельском порту скопилось много транспортов, а ледоколов не хватало.

Голодное время 1946 и 1947 года я застала, но, опять же, вижу его отрывками. Помню, как варили щи из крапивы, как жарили картошку на тюленьем жиру, как отварная брюква казалась нам лакомством. Люди от такого питания обессиливали, были такие, кто ходил по улицам словно тени, некоторые с палочками и даже держась за заборы.

А с «Монткальмом» у меня такая история. Отец приходил из порта, иногда рассказывал маме, где и как отработал. Однажды (уже после войны) я и услышала: монткальм да монткальм, - правда ведь, необычное слово? Пристала с расспросами: что такое монткальм? Назавтра случайно оказались на реке, а по ней от Бакарицы в сторону города как раз пароход шёл, дым из трубы. Отец рукой на него показал и рассмеялся: «Смотри, Аня, вот твой «Монткальм», видишь, как небо коптит…» Не знаю отчего, но этот эпизод крепко зацепился в памяти, мне тогда лет пять было, а недавно, после прочтения вашего отрывка из книги, он снова вспомнился…

Архангельску несколько лет назад заслуженно присвоили звание «Город воинской славы». Заслуженно! Поэтому очень жаль, что в своём творчестве архангельские литераторы, заставшие войну и страшный послевоенный голод, так и не создали яркого художественного произведения об этом периоде. Прискорбно, что и писатели современные всерьёз не обращались к теме, которую вы подняли. Всё у них деревня да деревня, избы да огороды, а про приполярный город, которому уже больше четырёх столетий, который считается первым морским портом России, который выстоял две мировые войны, слов не находят. Наверное, слава земляка Фёдора Абрамова им спокойно жить не даёт. 

Не сомневаюсь, на вашу книгу после выхода в свет будут и другие отклики. Возможно, даже напишут и родственники моряков или же обычные люди, которым тоже вспомнится пароход с необычным для нашего Севера названием – «Монткальм».

Впрочем, сегодняшнее время, как вы сами однажды заметили, но уже в другой своей статье, меняет людей и даже стирает их память. Надеюсь, этого не случится для большинства.

Анна Ивановна ПРАВИЛОВА

Доброго времени суток! Прочёл в газете «Вечерний Северодвинск» публикацию, которая представлена как намётки одной из глав будущей книги о пароходе «Монткальм» и его моряках. И вспомнились мне два старых… деревянных дома на улице Свободы в Архангельске.

Были они не в два этажа, как обычно, а в три, и даже четвёртый был в виде встроенной колоколенки. Назывались дома «пароходскими». Наверное, потому, что селились в них семьи работников Северного пароходства. (Заметим, «пароходские» дома на улице Свободы горожане иной раз называли ещё и «капитанскими», потому что проживали в них семьи известных архангельских капитанов. - Прим. О.Х.) Мы тогда проживали по соседству и знали многих людей из этих необычных деревянных трёхэтажек, многих в лицо, а некоторых даже по имени и фамилии. Потому что были они капитанами и для нас, мальчишек, в ту пору представлялись чрезвычайно авторитетными личностями. Но Павел Иосифович Бурмакин был для нас дядей Пашей, Иван Михайлович Замятин – дядей Ваней, а Фёдор Дмитриевич Панфилов – дядей Федей с «Революционера» (так назывался его пароход, который прославился ещё во время войны).

Заходили, видимо, к ним в гости и знакомые моряки с других судов. Вы пишете о Борисе Николаевиче Макарове – капитане «Монткальма». Мы его тоже знали, когда он командовал другим пароходом, кажется каким-то ледоколом… Макаров так запомнился: сухощавый, со строгим лицом, обычно в морском плаще-реглане или кителе, и непременно в фуражке с ярким флажком на тусклом «крабе» кокарды. Но строгим он выглядел только внешне. Застав нас за дворовыми играми, с улыбкой приветствовал неизменным: «Привет юным поморам-мореходам». Не то чтобы это обращение забавляло, мы гордились, что настоящий полярный капитан обращается к нам именно так, по-морскому и по-взрослому...

Лето мы больше проводили на реке. В солнечные, жаркие дни торчали там с утра и до позднего вечера. Конечно, знали все каботажные и пассажирские пароходы, издалека различали их по силуэтам. Нашим излюбленным местом для купания была набережная Северной Двины напротив лесотехнического института.

Оттуда до холодильника, бывшего Сурского подворья, о нём вы тоже рассказываете, не так уж далеко. Бегали мы и к его причалу, там швартовались корабли. Холодильник стал местом выгрузки траулеров, кажется, в более поздние годы, а в наше время здесь располагалась каботажная пристань. Всегда царила оживлённая толчея, когда становились к ней беломорские пароходы «Мудьюг», «Юшар», «Карелия» или «Вологда». «Монткальм» с пассажирами подходил намного реже их, чаще осенью, бывало, уже и первый ледок на Двине схватывался.

Вот ещё что вспомнил: имени этого парохода никто не понимал, ведь истории Канады никто не знал. Признаюсь, мы думали, есть такой город – Монткальм, где-нибудь в Прибалтике. А потом ещё долго недоумевали, когда появился вдруг «Прончищев», который точь-в-точь был похож на «Монткальм»…

Наверное, так память человеческая устроена, что с возрастом давние события ярче вспоминаются, особенно детские впечатления. Нет уже наших знакомых по детству капитанов – остались их имена в книжках.

«Пароходских» домов на улице Свободы тоже нет, - говорят, сгорели в «лихие» девяностые. Но помнятся хорошо и эти дома, и капитаны, и корабли.

Юрий Иванович ХАБАРОВ

"Вечерний Северодвинск", 16-2017