Фото из архива автора
Рядом со мной в палате реанимации лежит старая китаянка с торчащей из трахеи трубкой. Ее желтое лицо вполоборота обращено ко мне, и я иногда ловлю на себе страдальческий взгляд узких смородиновых глаз. Глубокая ночь, но свет в палате реанимации, в которой заняты больными еще четыре кровати, практически никогда не гаснет: здесь постоянно находятся врачи, медсестры, санитары. Они все в белых, синих и даже черных защитных герметичных костюмах, масках, очках, перчатках, бахилах на ногах. Больше похожие на космонавтов или даже каких-то пришельцев, выхаживают своих тяжелых подопечных.
На разные лады мигают, пищат, дышат, хрипят и даже истерично вскрикивают какие-то аппараты рядом с койками страдальцев. Картина просто сюрреалистичная, и мой мозг иногда отказывается признавать, что я нахожусь здесь уже не первые сутки. Меня и моих товарищей по несчастью спасают от настигшего нас коронавируса, от вызванной им двухсторонней пневмонии. Я поначалу думал, что у меня хронический бронхит, которым я время от времени болею. Супруга на всякий случай отселила меня на диван в гостиную, развернула свою аптечку. Однако несколько дней усиленных попыток согнать температуру ничего не дали. Вызвали на дом участкового врача. Приехал молодой долговязый парень, послушал меня, измерил температуру, на всякий случай взял мазки, лечение рекомендовал продолжить. А температура на месте, появилась одышка. Светлана во время очередного похода в аптеку додумалась купить пульсоксиметр. И замер показал, что уровень кислорода в моем организме упал до 85 (нормальный показатель 95-100). А тут еще позвонили из лаборатории, куда уехали мои мазки, и сообщили, что у меня положительный результат. То есть я заболел коронавирусом.
Дышу, как рыба на суше
Ну, сказать, что мы со Светланой были поражены этой новостью, наверное, нельзя. Возможность заражения COVID мы не исключали никогда, по крайней мере с начала пандемии. И вот я в числе тех, кто все-таки не смог уберечься от этой напасти. Неужели я еще и Светлану заразил? Однако она чувствовала себя как обычно, в отличие от меня, уже начавшего задыхаться при ходьбе по квартире и при резких телодвижениях, и потому оставалась надежда, что Бог ее миловал.
В такой ситуации ничего другого, кроме как вызвать скорую, не оставалось. Она действительно пришла скоро, и вот мы со Светланой и фельдшером спускаемся к лифту. И я осознаю, насколько серьезно мое положение: десяток шагов преодолеваю, дыша, как рыба, выкинутая на сушу. Однако ж быстро развивается у меня хворь…
Меня привозят в краевую клиническую больницу. Светлану сразу отделяют и уводят куда-то в зал ожидания. Я и еще несколько человек сидим в приемной и ожидаем решения своей судьбы. У меня берут анализы крови, мазки, замеряют время от времени сатурацию*. Она все снижается. Все это время мы со Светланой на связи. Но вот формальности окончены, и меня в темпе ведут на кислород – у меня начали синеть губы.
В помещении, где стоит аппарат, на меня тут же надевают маску, и я начинаю вдыхать кислород. Содержание его в моем организме, естественно, поднимается, мне становится легче. Теперь надо на КТ (компьютерную томографию), и без кислорода отправить меня туда не решаются. Сажают на каталку, рядом устраивают небольшой кислородный баллон. Я надеваю маску, обнимаю баллон, чтобы он не выпал вдруг, и дюжий молодой фельдшер скорым шагом катит меня куда-то по коридорам, мы выезжаем на улицу, катимся по тротуару, снова въезжаем в помещение и попадаем в отсек, где и установлен компьютерный томограф.
Здесь небольшая очередь. Через два-три человека лаборантка КТ просвечивает и мои легкие. Едем обратно. Еще с полчаса, и мне сообщают результат КТ: у меня «закрыто» семьдесят пять процентов легких, вот откуда такая нарастающая одышка, сердцебиение, ну и немного тревожное состояние. Принимается решение о моей госпитализации в третье отделение пульмонологии краевой больницы, куда меня и отвозят на той же «тачанке» с кислородным баллоном в обнимку. Сообщаю жене о своей диспозиции, и она едет домой.
Без кислорода не могу
В палате на четыре койки нет ни умывальника, ни туалета, но зато есть стационарная подача кислорода, а для меня это сейчас главное. Мы лежим напротив ординаторской, и я обращаю внимание на то, что весь персонал нашего отделения – молодые ребята и девушки, стройность и подтянутость их фигур не скрывают мешковатые скафандры, и они сноровисто и часто снуют по коридору, между палатами, каждый со своими обязанностями. Приходит и представляется мой молодой врач – Сумаков Илья Олегович, если не ошибаюсь. Он цепляет сатуратор к моему пальцу, смотрит с озабоченностью на результат – там где-то в районе восьмидесяти. Очень мало. Врач настоятельно рекомендует мне без нужды не снимать кислородную маску.
Мне надо в туалет. Встаю с кровати и выхожу в коридор. Иду медленно, но одышка не оставляет. До санузла надо пройти метров пятнадцать, бреду, удерживаясь от искушения держаться за стенку. Сердце стучит где-то внизу живота, в ушах шумит. Да блин, это что же со мной такое – ведь всего несколько дней назад был относительно здоров!
В палате нас четверо, по возрасту всем явно за шестьдесят. Мой бородатый сосед Виктор Николаевич много лет проработал на северах, сейчас на пенсии. «Корону» подцепил и он сам, и его жена. Она лежит недалеко от мужа, время от времени навещает его, приносит к обеду куриную ножку (дочка нажарила целую прорву и отправила передачей), поправляет постель, что-то внушает ему. В общем, проявляет заботу – семья и здесь остается семьей.
По назначениям мне начинают ставить капельницы, буквально горстями носят таблетки (как-то посчитал – было больше десяти за раз), закачивают в меня даже гормоны, время от времени берут кровь. Но сдвигов нет – сатурация падает, я перестал есть, ничего не лезет. То есть просто начал угасать. Светлана звонит часто, разговариваю с ней срывающимся голосом. Она чувствует, что мне плохо, пытается всячески подбодрить, и я от нее еще не слышал столько ласковых, нежных слов, сколько она говорит мне сейчас. Слушаю ее, и в носу щиплет, глазам жарко. «Я вернусь скоро домой, рыбка моя, не переживай», – бормочу я.
В реанимацию так в реанимацию
Приходит врач Сумаков и сообщает, что мне по всем показаниям необходимы реанимационные мероприятия. Я вздыхаю и согласно киваю головой – это же очевидно. Тут же появляется каталка, я успеваю подписать какие-то бумаги, позвонить жене относительно своих дальнейших перемещений. Мне надевают на лицо кислородную маску (баллон снова у меня под боком), и ребята шустро катят меня по коридорам, через несколько минут мы оказываемся в довольно просторной палате на несколько коек, уставленной аппаратурой. Меня подкатывают к крайней койке, заставляют снять с себя все до последней нитки, и я в чем мать родила переваливаюсь на какой-то странный комковатый матрас (потом разобрался – противопролежневый), на лету пытаясь укрыться простыней. И снова вижу вокруг молодые глаза и лица, прикрытые очками, масками, – это персонал реанимационного отделения тут же берет в работу своего очередного пациента.
Я же тем временем успеваю хоть немного осмотреться. Примечаю, что в палате шесть мест. Почти напротив меня на спине лежит грузная женщина, изо рта у нее торчат трубки, руки привязаны к бортам кровати, рядом сипит аппарат. Ага, вот это и есть интубирование*, догадываюсь я.
Рядом со мной лежит китаянка, о которой я упомянул еще в начале своих заметок. Ну и дальше по моему ряду, у большого окна, мужчина в маске, и он все время машет рукой, подзывая кого-то из персонала. Не пустуют и две другие кровати по другому ряду, на них возлежат женщины в кислородных масках. Вольно или невольно также подмечаю, что все они, как и я, прикрыты только простынками, и под каждой постелью покоятся писсуары и утки. Да, вздыхаю я про себя, это все очень серьезно и, пожалуй, не на один час.
Подружиться с ИВЛ
Между тем дежурный врач берет в руки пластиковую маску, от которой к аппарату на тумбочке рядом с кроватью тянется прозрачный гофрированный шланг, надевает мне ее на лицо (тут же в рот, в нос бьет струя кислорода), туго стягивая лямки на затылке и на ходу поясняя, что аппарат неинвазивной искусственной вентиляции легких будет дышать не за меня, а вместе со мной, мне надо лишь приноровиться к ритму подачи воздуха. И началось. Я то попадал в режим подачи кислорода, то нет, и теплая струя (почему-то время от времени кислород нагревался) самостоятельно шуровала у меня в носу, во рту, пока я судорожно пытался приспособиться к настойчивому напору аппарата. Да, вот еще: оказывается, у кислорода есть привкус, кислый такой.
Уже через час-другой губы под маской начало обметывать, во рту сохло, глаза стали слезиться – струйки кислорода пробивались сквозь маску, хоть и затянута она была туже некуда. Иногда я уставал дышать с аппаратом и тогда старался хоть немного оттянуть край маски и подышать самому внешним воздухом. Но аппарат был начеку и тут же начинал верещать дурным голосом, ябедничая персоналу о нарушении герметичности маски. Обалдеть просто, как я в первый день устал от этого чертового ИВЛ, хотя и понимал, что по-другому сейчас просто нельзя.
Одновременно с накачкой кислородом в меня вливали капельницу за капельницей необходимые препараты, опять же пичкали таблетками, без конца мерили температуру (она долго держалась в районе тридцати восьми), уровень сатурации. Передышками служили приемы пищи и воды (ее приносили по первой же просьбе). Есть я не мог еще два или три дня, столько же до этого в палате, соответственно, и пользовался только, извините уж за эту подробность, писсуаром. Но где-то в середине срока реанимации, то есть через четыре дня, когда я уже подружился со своим аппаратом ИВЛ и мне стало значительно лучше, у меня вдруг открылся аппетит.
Спасибо вам, ребята!
Дорогие врачи, медсестры, санитары, я, как, думаю, и другие прошедшие через ваши бережные руки больные, бесконечно вам благодарен за профессионализм, чуткость и безупречную исполнительность. Вы сумели так поставить себя при исполнении своего профессионального долга, что проходящие через реабилитационное отделение чувствуют себя здесь не просто тяжелобольными, а именно людьми, к которым относятся с глубоким уважением и пониманием. Эти молодые ребята делают все возможное, чтобы поставить на ноги попавших к ним больных. Увы, спасти удается не всех: в реанимацию чаще всего поступают люди немолодые, с большим процентом поражения легких, с ослабленным иммунитетом. При мне скончались моя соседка китаянка и еще несколько человек (это за те восемь дней, что я провел в реанимации), вечная им память.
Все эти дни я был лишен связи с женой. Но мне сообщали, что она звонит в реанимационное отделение каждый день, расспрашивает о моем состоянии, передает мне пожелания скорейшего выздоровления и возвращения домой. Я время от времени обращался к персоналу с просьбой дать мне позвонить жене, но они говорили, что мобильников у них с собой нет, а по служебному телефону посторонним звонить нельзя. И все же в день рождения Светланки, 18 октября, я выпросил у дежурного врача телефон и позвонил жене, поздравил ее. Не передать словами, как женушка моя обрадовалась этому звонку: она и плакала, и смеялась.
На седьмой день мне разрешили дышать через обычную маску, а на следующий выписали из реанимационного отделения для дальнейшего лечения в пульмонологии. Я очень тепло простился с персоналом реанимации, они же пожелали мне больше здесь не появляться (надеюсь, так и будет).
Берегите себя и близких!
Ну, рассказывать о дальнейшем моем лечении, думаю, нет смысла, потому что там была уже рутина – я пошел на поправку. Я от души благодарю всех красноярских медиков, вернувших меня в строй, и желаю им самим здоровья и терпения: это ведь очень непросто - провести восьмичасовую смену в герметичном костюме и жить там же, при больнице, до окончания вахты. Сейчас я продолжаю лечение дома, под наблюдением участкового врача. Знающие люди говорят, что в норму я приду месяца через полтора-два, а то и три, когда смогу наконец дышать полной грудью.
Ну и в завершение хочется сказать вот еще что: уходящий 2020 год был високосным и причинил людям немало неприятностей, самой вредоносной из которых оказался коронавирус. К сожалению, есть среди нас такие сограждане, которые не верят в существование этой заразной хвори, полагая, что это лишь чья-то выдумка. Так вот, я, практически выкарабкавшийся с того света с диагнозом «двухсторонняя пневмония», спровоцированная коронавирусом (наличие ее и излечение от нее указано в моей истории болезни), свидетельствую: COVID-19 реально существует, и он иногда забирает жизни.
Марат Валеев, г. Красноярск
Здесь можно подписаться на газету Завалинка
