Фото: pixabay.com
У меня такими давними друзьями были супруги Захаровы. С Альбиной мы учились вместе, а с мужем ее уж потом, во взрослой жизни подружились. Ездили друг к другу в гости, то они к нам, то мы к ним, все развлечение. Я сказала «были» и не ошиблась, отломился большой кусок у нашей дружбы, не стало у Альбины мужа. Как она это пережила, рассказывать не буду, да и не пережила совсем, потому как пережить – глупое слово, пере… что это значит? Перешагнул, перепрыгнул да и дальше пошел, будто ничего не случилось. Тут уместнее договариваться с болью и жить. Вот Альбина и договаривается, а я ей помогаю, как могу. Вот поуправилась с огородными делами да и опять поехала. Звоню в дверь, слышу в ответ не шаги, а шарканье по полу, будто столетняя старуха идет мне дверь открывать. Нет, она, Альбина. Сдала, конечно, но она, прежняя. Квартира их, двушка, раньше была охотничьими трофеями мужа увешана, он же у нее заядлый охотник. В углу на диване всегда лежала большая персидская подушка.
Спрошу, бывало:
- Зачем? Как-то не вписывается в интерьер…
А она же не баба, а заноза, поглядит на своего Михалыча и скажет:
- Нагуляется мужик на охоте и отдохнет отдельно от жены, ты попробуй-ка, поохоться две-то ночи подряд, молодой не каждый выдюжит…
И так многозначительно посмотрит на своего Михалыча, что и не поймешь, вправду на его грехи намекает или просто прикалывается. Но он никогда не связывался с ней, ни в какие перепалки не вступал, умный был мужчина. А тут смотрю, нет на стенах трофеев Михалыча и подушки этой огромной нет, даже обои в доме переклеены.
- Ты куда все дела? – спрашиваю.
- В музей отдала, рады-то как были охотничьим трофеям, он же эти чучела за большие деньги заказывал… И подушку отдала, наплела всего, поверили, тоже в виде экспоната приняли. А у меня теперь свои экспонаты. Глянь-ка…
Я глянула, а у нее над кроватью плакат, на нем – спускается с голубого неба юная бабенка и начертаны слова про то, чего невозможно вернуть, про камень, про время, про случай и про слово. Она прямо ладошку приложила там, где про слово написано и вздохнула глубоко-глубоко, будто это для нее каким-то особым смыслом было наполнено. Я, конечно, ничего не поняла и говорю:
- Ну и в чем тут твоя радость? Испокон веку в деревне говорили, что слово - не воробей, вылетит, не поймаешь…
- А я бы рада сейчас поймать, да поздно… В тот вечер мы с Михалычем-то поссорились, он опять на свою охоту засобирался, а меня это выбесило, решила я его уколоть побольнее, и сказала ему, что никогда его не любила, мол, живу по привычке, так что можешь болтаться по своим охотам и хоть совсем домой не приходить. И сейчас вижу, как он побледнел, будто мои слова ему в самое сердце попали. Как всегда, ничего не сказал в ответ, а спать ко мне не пришел, на этом вот диване прямо одетый лег. А ночью услышала, как что-то стукнуло, поднялась, свет включила, вижу, что это рука его упала, она и стукнула об пол. Начала будить: «Михалыч, Михалыч…», а он уж холодеет. Вернуть бы эти слова мои обратно, ведь сорок лет прожили, разве бы без любви это было возможно? Язык мой – враг мой…
Не перебиваю Альбину, понимаю, что ей выговориться надо, попробовать снять вину, а иначе с таким грузом никакую боль не преодолеть.
Валентина Гусева