Фото pexels.com
Иногда мать журила ее:
- Смотри, Дуняшка, без приданого тебя никто и замуж не возьмет. Посмотри-ка Танька, уж полсундука вышивок накопила…
- Пусть копит, какая мне в том нужда, я в город уеду, там и жениха себе городского найду, сидите тут со своими накомодниками.
Замуж пора
Но годы шли, а в город она так и не уехала. Устроилась к матери на ферму да и начала потихоньку втягиваться в деревенскую жизнь. Но книжки не забросила. Ей уж и за четвертак перевалило, а она каждую свободную минуту все с книжкой да с книжкой. Только чувствовала, как иногда охватывает душу тихая грусть, знала и причину этой грусти: подружки все замуж повыскакивали, Танька вон в отпуск уже с двумя прикатила, а у нее в глазах все тот же тихий свет и ни одного всполоха страсти. Мать, старея, все чаще сердито окликала ее:
- Что ты ходишь, как спящая? Проснись! Замуж пора. Далеко и ходить не надо, вон Сережка Панин все глаза на тебя проглядел, только моргни.
Дуся не моргнула, но, видно, за нее это мать сделала, потому что начал Серега к ним похаживать. Cначала под окнами крутился, а потом и в избу начал заходить. Дуся не прогоняла его, привыкла, все молодое лицо, есть хоть с кем словом перемолвиться. Так как-то незаметно и свадьбу сладили. Перебрался Сережка к ним. Дусино желание - читать каждую свободную минуту - новоиспеченный муж не одобрил сразу, а вскоре почему-то тоже начал ей в пример Таньку ставить.
В общем, не сладилось у них. Терпела его Дуся до первого злого окрика, а когда решился Серега руку на нее поднять, сразу дала от ворот поворот. Когда взревел трактор, на котором Серега увозил свои пожитки, Дуся опустилась на кровать, и в ушах ее раздался колокольный звон. Она услышала его ясно, даже испугалась. А вскоре поняла, что беременна. Долго таилась от всех, даже от матери, а уж от Серегиной родни и подавно. Потом Серега уехал куда-то на севера, да и растворился там – ни письма, ни весточки, ни алиментов на родившуюся дочку. А Дуся особо и не хлопотала, растила дочку для себя и растила. Ни одной деревенской вороне не позволила каркнуть о том, что дочка растет без отца. Все у нее было не хуже других, все сделала для того, чтобы дочка в отличие от нее не витала в облаках, а устроила свою жизнь в городе.
Так и случилось. Дочка выучилась и вышла замуж за городского, да не за русского, а за парня в годках, да еще и какой-то непонятной национальности. Чередом-то даже у дочки боялась Дуся спрашивать. Приедут, бывало, в гости, положит она их спать на белоснежную кровать, а сама чуть свет отодвинет занавеску и содрогается душой: лежит ее дочечка беленькая, как одуванчик, а рядом с ней черным-черно. Дуся за них боялась даже Богу молиться, подозревая, что и Бог-то у зятя другой. Подарила только ему на свадьбу золотую печатку, сняв с книжки все свои запасы, приготовленные на собственные похороны. Но зря опасалась Дуся, зять оказался порядочным человеком, вот уж прожили они вместе десяток лет, деток двоих нажили. Хорошо прожили, зять нерусский дочку не обижал, располнела она, раздобрела. Дуся хвасталась перед бабами:
- Зять-то хорошо мою Анюту держит, вон она какая белая…
Подарок своими руками
И вот собралась как-то Дуся ехать к дочке в гости, а вернее, по делу. Пригласили ее по осени с внучком посидеть, пока дочка старшего мальчика будет к школе приваживать. Вот тут-то и задумала Дуся сделать зятю душевный подарок. Денег, чтобы опять что-нибудь стоящее купить, у нее больше не было, поэтому решила она смастерить подарок собственными руками. Только забыла, что руки-то у нее не из того места растут. Но упрямая была, решила так решила. Думала, думала и придумала - связать зятю теплые носки.
Нашла Анютину книжку по рукоделию и прочитала: «Для выполнения нужно около 100 граммов шерсти темно-зеленого и белого цвета. Чулочные спицы 3 мм». Сбегала к соседке за спицами, та хоть и глянула на нее, как на умалишенную, но вопросов лишних задавать не стала и спицы дала. С белой шерстью все решилось просто, нашла Дуся Анину детскую шапочку, повертела ее, повертела, к щеке поприкладывала, полузабытый запах повдыхала и решилась все-таки распустить. С зеленой шерстью было труднее…
Только ночью приснился ей странный сон, будто идет она, Дуся, на могилку к матери, дорожки на кладбище золотым листом усыпаны, солнышко хоть и низкое уже, а пригревает. Она же в кофте из темно-зеленого мохера, которую ей когда-то золовка к юбилею вывязала и посылкой прислала. Сняла Дуся кофту и не знает, куда ее деть, явно она ей мешает.
Проснулась вся в поту, хорошо, что сон свой не запамятовала, кинулась в кладовку, а там, в старом бабкином сундуке, лежит ее зеленая кофта, от моли нафталином обильно пересыпанная. Вытрясла ее в проулке, принесла домой, легонько простирнула, по столу раскинула старое покрывало, а на него распялила кофту сушить. А сама опять взялась за мудреную книжку, определила плотность вязки, прикинула, какого размера нога у зятя, чтобы не оплошать, решила прибавить чуток. Начала читать: «Набрать на четыре чулочные спицы по пятнадцать петель темно-зеленой шерсти и, закончив их в круг, вязать шесть сантиметров резинкой. Затем вязать лицевыми петлями, чередуя цветные полосы. Провязав пять сантиметров, перейти к выполнению пятки темно-зеленой шерстью». Внезапно Дуня почувствовала, как закружилась голова, и дурнота подступила к горлу. Это было отчаяние.
- Не сумею, нет, не сумею, какой круг, какая резинка? Надо идти к Надежке, без нее никак, пусть учит, буду брать уроки, делать нечего…
Поутру она без сожаления распустила свою красивую кофту, смотала нитки в два клубка и пошла на другой край деревни, где жила молодая вдова Надежда, которая подрабатывала рукоделием.
Скрюченные от дойки пальцы и так-то ныли к каждой погоде, а тут Дуся так их навертела, что начали они ныть и днем, и ночью. Но уроков своих она бросать не намеревалась. Вот уж и до пятки добралась, вот уж и колпачок у пятки связала. Вот уж и лицевые петли с изнаночными путать перестала. Правда, когда переходила на подъем, забыла петли убавить, за что получила от Надежки взбучку и со слезами на глазах распустила все, что удалось напутать предыдущей ночью. Зато с убавлением на носок справилась сама и безумно этим гордилась. Когда протянула через последние петли рабочую нитку и закрепила ее на изнанке носка, чуть не бухнулась в обморок, понимая, что она сумела, смогла.
«Вот бы мама посмотрела, - подумалось почему-то, - что бы сказала тогда про мои руки, увидела бы из какого места они растут…»
Горькая обида
В последние дни августа, управившись с огородом, а куриц поручив соседке, она собрала нехитрые деревенские гостинцы и, довольная собой, уселась на первое место в автобусе.
- Ты куда это намылилась, Дуся? – удивились деревенские бабы, решившие прокатиться до рынка.
- Все, девки, не поминайте лихом, отчаливаю в город.
- Надолго ли чалку-то бросать собралась? Поди, чайку попьешь да и обратно…
- А это уже как Бог даст…
Приняли ее душевно, в отдельную комнатку спать определили, внуки к ней отнеслись со всем уважением. Старший все игрушки показал, а младший так тот и вовсе с колен не слезал, все брал в ладошки ее лицо и старался морщинки разгладить. Дуся смеялась беззубым ртом, что забавляло малыша еще больше.
Одно мучило Дусю, она не знала, как решиться и отдать зятю свой подарок. Так до конца месяца и не решилась. А когда стала собираться в обратную дорогу, развернула газетку и подала носки дочке:
- Вот, Анюта, я Вахтангу носочки связала. Холодно, поди, зимой в таких-то чивиричках. Пусть носит на здоровье…
Она заметила, как торопливо дочка взяла у нее носки и, как показалось Дусе, даже изменилась в лице.
- Ты что, мама, умом рехнулась? Разве он наденет такие носки? Он в состоянии и в магазине купить любые. Ты хоть не позорь меня… Рукодельница ты наша…
И Дуся увидела, как она сунула носки куда-то в тумбочку.
А Дуся вернулась домой, и жизнь ее потекла в обычном режиме. Только иногда, когда особенно сильно начинали ныть скрюченные пальцы, она чувствовала, что вместе с этой болью поднимается с самого донышка души и другая боль, имя которой было – горькая обида.
Только вскоре после Нового года позвонила дочка и сказала:
- Вахтанг с друзьями на рыбалке в ваших краях, не хотят домой ехать, просят разрешения у тебя переночевать. Ты хоть приберись там…
- Чего мне прибираться, у меня у одной-то какой может быть развал? Пусть приезжают, сейчас печку затоплю, отогрею, накормлю. Чаем напою, чем богата, тем и рада.
А через каких-то полчаса и мужики пожаловали. Румяные с мороза, оживленные, радовались теплой печке, нахваливали картошку с грибами, интересовались тем, как живется ей тут одной. Обувку их она всю на печку изоставила. А в одном сапоге заметила носки в зеленую полоску. Не удержалась, вытащила, к свету повернула. Сомнения не было – ее носки. Сердце так и зашлось от радости. А зять, заметив ее замешательство, подошел, приобнял за плечи:
- Я вас, мать, еще за носки не отблагодарил. Теплые, в магазине такие не купишь. Спасибо. Ответный подарок за мной.
Но Дуся, чуть не потерявшая сознание от счастья, уже выскользнула из-под его руки и зашуршала по хозяйству.
Валентина Гусева
Здесь можно подписаться на газету Ах, тёща моя