Сельские бизнесмены
Вот в один из таких дней и придумалось мне пойти в соседнюю деревню, которая была от нас километрах в полутора, а казалась совсем рядом, будто девчонка, взбежавшая на пригорок, раскрашивала скучный осенний пейзаж своими разноцветными крышами. Славилась эта деревня садовой малиной, да не простой, которой у меня и своей полно было, а ремонтантной, плодоносившей до самой глубокой осени. Жители на этой малине научились неплохой бизнес делать.
Сильные побеги себе оставляли, а молодой прирост продавали. Брали недорого, намного дешевле, чем на рынке, но на удобрения да на семена себе к следующему году наторговать умудрялись. Особенно славилась малина тетки Олены. Говаривали, что ей сын привез один-единственный росточек чуть ли не из-за границы. Вот к ней-то я и направилась. Подошла к дому, который притулился к старому дубу, будто сроднился с ним. Вижу – замок. Опасаясь, не нарваться бы на собаку, прошла на задворки дома, где обычно у нас располагаются картофельники.
Для уборки картофеля время уже ушло, но подумала, может, старики ботву убирают, а то и перекапывают, с них станется. Очень удивилась, увидев деда Степана в самом конце картофельного загона. Он копал картошку. Удивилась до глубины души, потому как хозяйственностью своей славилась эта семья на всю округу, а тут… Солнышко в очередной раз вынырнуло из-за тучи, и старик, поднеся ладошку, сложенную домиком, ко лбу, пытался разглядеть, кто это к нему пожаловал в неположенное время. А я, заметив на участке молодые всходы ржи, явно посеянные этой осенью, обогнула его и пошла по межнику.
Поздоровалась еще издали, пошутила, мол, чего осенчуков пугаешь, работаешь не вовремя. Он только махнул в ответ. Подошла. Вижу, картошка мелковата, плюнуть бы на нее да и забыть до весны, но дед Степан такого безобразия допустить не мог, крестьянская суть не позволяла так над землей надругаться.
- Что за неуправа у тебя? – спрашиваю.
Он присел на самодельную скамеечку, неспешно закурил.
- Так с июня вся эта морока началась, многие у нас нынче июнь в огородах встречали, дневали и ночевали на картофельных полосах. А как же, картошка для нас – второй хлеб, не бананами питаемся. Только посадили, тут дожди и зарядили, десять дней лило, как из ведра. Как утро, плетусь, бывало, в огород, а всходов нет и нет, потом начали вылезать, но недружно, неровно. А тут вот у меня низина. Придет бабка, выколупает картошину, а она лежит в холодной земле, будто замерла, старый росток измодел, а нового она не дала. Начали невсхожие картошины заменять на новые. Так и подсаживали до середины месяца. Вот сейчас ее и копаю. Так-то картохи накопали много, девать некуда, но и эту не бросишь…А ты чего пришла-то не вовремя?
- Так малинки хотела у вас прикупить, бабка-то Олена где?
- Нету Олены…
Я аж вздрогнула:
- Как это нету? Где она?
- В больнице моя Олена. Вчера внучок приехал, а у нее уж дня три как в грудине болело, да не хотела в больницу-то, думала, что дома перетопчется. А внучок-то увидел, какая она бледная, еле ходит, в охапку ее да и в больницу. Привез, а там суббота, врач в отпуске, второй – на охоте, понятное дело, выходной, они ведь тоже люди. В больнице только детский врач дежурит, она помяла брюхо, послушала, определила, что у бабки аппендицит. Во как! В грудине-то! Испугалась, замахала руками, мол, я боюсь с ней оставаться, везите, куда хотите. Внук и повез бабку в Рыбинск. Не близко, семьдесят километров да по нашему бездорожью, остатки ее растряс. Хорошо хоть приняли, но там та же суббота. Кому охота в субботу чего-то делать, да и решили, что не аппендицит это вовсе, надо, мол, понаблюдать… Вот и наблюдают третий день…
- Бедная Олена, вроде, все крепкая бабка-то была, чего это с ней?
- Знамо, чего…Надорвалась… Из сил выбилась…
- С огородом, что ли?
- Да кабы с огородом, я ведь ее берегу, шибко-то ничего делать не позволяю, хоть она у меня и зарывная…
- Так с чем это она надорваться-то сумела?
Сердце у нее слабое
Дед закурил, чувствовалось, что наболело и хочется поделиться, да с чужим человеком семейные проблемы мусолить у нас как-то не принято.
- Говори, дед, легче тебе будет, не понесу я по деревне твою беду, не переживай…
Он поднял на меня свои синие, как небушко, глаза, и я увидела, как они начали наполняться слезами.
- Сердце у нее слабое, с горем не сладило… Севка во всем виноват, огрызок недоделанный… Внучонок последний, Анны, которого она в подоле принесла. Родился-то весь с ладошку, недоношенный. Анна все его выкинуть хотела, на аборт уж направление было в кармане, еле отговорили. Анна молока капли не имела, Олена внучонка на коровьем молоке подняла, выпоила из резиновой соски да морковного соку ему по чекушке надавливала, все хотела, чтобы он вырос. Он и вырос, тело-то всем взяло, а душа оказалась с изьянами. Женился, вроде бы, успокоился, дите родилось, Степаном назвали парнишонка-то, угодили мне, так угодили… Бабеночка-то у него хорошая, тихая, да только Севка-то, хрен собачий, негодным мужем оказался.
В городе жили, он и думал, что мы ничего не знаем, да только такие-то вести не лежат на месте, быстро по свету разносятся. Вот и дошло до нас, что обижает он свою бабеночку. Поехала Олена невзначай, без предупреждения. Вошла, да так и обмерла, у бабеночки-то, у Наташи, синяк, половина лица черная. А она, вместо того, чтобы пожаловаться, начала его защищать, мол, сама виновата, суп пересолила. Я-то ведь свою Олену в жизни словом грубым не обижал, не то, чтобы пальцем тронуть. Вот все у моей Олены внутри и заполыхало, скомандовала:
- Собирайся, девонька, к нам поедешь. Поживешь у нас с дедом, окрепнешь, Степушке на воздухе хорошо будет, на рыбалку с дедом пойдут, а мы с тобой по грибы, по ягоды. А ирод этот явится, я с ним поговорю…
Но Наташа темнее тучи сделалась, мотает головой:
- Никуда я не поеду, он только обрадуется, если уеду я, сразу ее домой приведет, а я опять ребеночка жду…
- Кого это ее? – испугалась Олена.
- Да есть тут у него, шалава местная, путается он с ней, грозит совсем к ней уйти, да только некуда уходить, она сама на съемной квартире живет…
- А матери, Анне, ты об этом печалилась?
- Печалилась… Только она говорит, что это у них любовь…
Вот тут Олена и схватилась за сердце. Повоевала там, дочку повразумляла, внука почистила, сказала, что не переживет, если он семью оставит, и смерть ее до конца дней на его совести будет. Он пообещал, при бабке пожалел свою женку, отогрел, приласкал, она и растаяла, много ли бабе надо. А Олена вернулась домой да и заприхварывала. А тут вот совсем худо стало…
Дед Степан провел ладошкой по глазам, улыбнулся, будто благодаря и надеясь одновременно, что разговор этот так между нами и останется.
- Ты иди, иди, девка, копай малину-то, сама копай, любую, мне не жалко…
Я копнула пару веточек, протянула ему сотню, но он замахал на меня руками:
- Не надо, ничего не надо, ты в храме будешь, за Олену помолись… Без нее мне никакая малина не нужна…
Клятву с внука взяла
Больше мы с дедом Степаном не виделись, так получилось, что я уехала и отошла от деревенских проблем. Встретились мы нынешней осенью на нашем деревенском кладбище, куда я приехала навестить могилки близких людей. Бросилась в глаза красиво ухоженная могилка, около которой я заметила совсем сгорбленного старика и молодую пару, а около них мальчика и девочку. Подошла, поздоровалась, увидела на фотографии улыбающееся лицо бабки Олены. Дед Степан, узнав меня, махнул детям:
- Степка, бери Оленку за руку, идите в машину. Последи, Наташа, чтобы куда мимо не прошли, а ты, Севка, вроде, Ваську проведать собирался, так иди токо, да и поедем…
Когда семья разошлась, дед Степан погладил заскорузлой ладошкой фотографию жены и сказал:
- Той же осенью и умерла моя Олена. Клятву с Семки взяла, что с семьей жить будет. А мне приказала простить его… У них теперь живу, вон маленькая Оленка мне в радость…
Валентина Гусева
Здесь можно подписаться на газету Пенсионерочка