Панночка и Хома. Финал. Фото Владимира Ларионова
А вообще, задавать вопросы художественным произведениям – правильно. Недавно был повод перечитать статью Александра Блока «Три вопроса». Оглядывая современную ему художественную ситуацию, он спрашивал: как, что и – это казалось ему самым опасным – зачем? Зададим – почему же нет? – эти три вопроса спектаклю Северодвинского театра «Панночка» в постановке и сценографии Андрея Тимошенко (он же главный режиссёр Архангельского театра имени Ломоносова).
Как и что?
Пьеса Нины Садур «Панночка» – переделка повести Николая Гоголя «Вий». Спектакль, естественно, вносит свои, весьма существенные, изменения в пьесу.Он открывается волшебной картиной несколько мрачного края. Струятся синие дымы. Откуда-то сверху вниз растут стволы без веток и листьев, а навстречу им вырастают переливчатые сталагмиты, похожие на замки или храмы. По центру поднимается дорога, и рядом кружат и веселятся ночные, болотные, бесовские огни. В неурочное время на дороге девочка в белом платье и венке из цветов – это маленькая панночка. Ей совсем нестрашно, она поёт и играет с огнями. Уже тогда ли она была их хозяйкой или тогда-то её заманили и погубили её душу?..
Волшебство рассеивается, оставляя со зрителями троицу более или менее колоритных козаков, ведущих пьяный спор о чудесах. Явтух (арт. Сергей Полетаев), пожилой, седой и самый авторитетный, с изрядным сожалением их отрицает. Спирид, чубатый козак с шебутным характером, пылко отстаивает их нужность и даже рыдает от их, чудес, отсутствия, уткнувшись в домотканый половик, которыми устлана рампа. (В роли Спирида – Владимир Кулаков; в другом составе арт. Михаил Быстров играет более степенно, что ли.) Третий козак, молоденький Дорош (арт. Павел Митякин), пока лишь утверждается при старших и чёткого мнения не имеет: и тот у него «хорошо говорит», и этот, пусть даже и обидно для самого Дороша.
На первый взгляд спорят на абстрактную тему, но в действительности о том, как относиться к явлению конкретному, им всем хорошо знакомому и совершенно непостижимому – дочери их хозяина сотника, панночке. Ведьме.
Явтух, наверно, думает сурово: чудеса-то могут быть лишь от Бога, а раз не от Бога, то и не чудеса они, да и есть ли тогда чудеса? Панночка с её злодействами такой же обычный, «научный» факт, как мороз или неурожай, и надо к нему как-то привыкать, применяться.
А Спирид страдает от того, что применяться не хочет – хочет чуда избавления от зла, которое поселилось тут, рядом с хатой его и семьёй. Но где же это чудо, не спешит оно, и Спирид с товарищами поднимает чарку «за научность». Как до них сделали многие-многие: сталагмиты-то, оказывается, все из разноцветных бутылок.
Однако страдания Спирида были услышаны – и чудо, точнее, его возможность уже стоит на пороге. Простецкий парень в чёрной одежде семинариста, босой, – бережёт хорошие сапоги. Его зовут Хома Брут – в этой роли Павел Варенцов, – он философ, то есть старшеклассник Киевской бурсы. Прошёл к вечеряющим козакам – и загляделся на Хвеську, ответственную за еду и питьё, и она на него загляделась. На местных давно рукой махнула, а тут повеяло надеждой, и не пустяковой какой. Роль Хвеськи попеременно играют Анна Венгерович и Юлия Зарецкая. Живительный для Хомы матримониальный диалог во втором акте обе проводят отлично, но, когда играет Зарецкая, кажется, что надежды Хвеськи и ярче, и нежнее и что потом потери её горше.
О своей потенциальной чудотворности сам Хома не подозревает, и никто ни о чём не догадывается – кроме панночки, которая издали почуяла неладное. Следующая сцена – красивая и по-настоящему страшная. К козакам с протяжной песней спускается красавица девушка (арт. Юлия Калиберда). Выпивохи за «научность», Хвеська да и гость вместе с ними сначала бросаются врассыпную, но убежать, конечно, не успевают, застывают в нелепых позах, а Дорош, поднявши воротник своей свитки, пытается спрятаться таким образом. Панночка, продолжая петь, обходит их всех, смеётся над Дорошем, наслаждается страхом – и останавливается перед последним, опустившим лицо. Вот он, незнакомец, не знающий даже себя, – панночка пристально смотрит, и он наконец поднимает голову и тоже смотрит не отрываясь. Панночка целует Хому в губы и надевает на него свой венок – тот, из первой сцены, только истлевший, почерневший, проникнутый злой магией. Вербальный вызов ей и силе, что ею владеет, ещё не прозвучал, но этот вызов принят. Кто кого? Мистическая драма.
Любопытно, как бывает на театре. Последующие бдения Хомы у гроба (хотя собственно гроба никакого и нет) не оставили такого глубокого впечатления, если говорить о мрачной театральной фантастике. А ведь там всё куда сложнее устраивали, потому что старались, разумеется, старались.
Зачем?
Отвечая на опасный третий вопрос, Александр Блок протягивал ниточку к творчеству Ибсена – к чувству долга, из которого это творчество произрастало. Мы уже сто или почти сто лет не читаем и не видим Ибсена на сцене как заведомое старьё, но ясно, что каждый какое-никакое понимание долга имеет, – сам додумывается, или подталкивает жизнь.Представления Хомы о долге христианском, несмотря на обучение в семинарии, довольно поверхностны. Знай соблюдай обряды да, смотри, лоб не разбей – чего ещё требовать от православного человека? Всерьёз облегчать посмертные муки панночки своими ночными молитвами – об этом Хома и не думает. Пока она стоит неподвижно, он с нею комически-рассудительно разговаривает. Мол, умерла так умерла, тебе обидно, конечно, но теперь уж там стой, а я-то совсем и не боюсь, ведь козак я, да и наука за меня, и Христос тоже.
Когда же панночка, в богатом посмертном уборе, направилась к нему и когда начались страхи – чертит Хома охранный круг. Панночка проходит сквозь него – чертит второй, третий. По инерции продолжает комическое лопотание, потом истерит, потом от ужаса леденящего просто забывает все нужные слова и вспоминает их, быть может, в последнее мгновение: «Защити меня! Защити!..»
Во вторую ночь Хому пытаются сломать (или доломать) тщетностью его земных устремлений. Днём они с Хвеськой мечтали о детях, добром хозяйстве. Ночью он был уже не в церкви, а, кажется, спустился в те глубины земли, куда, как сам говорил козакам, заглядывать людям нельзя. Там мёртвые дети, там падает пепел из них – и чудится ему, что это его нерождённые Мишка, Гришка и Ванюшка. Его сознание, душа леденеют насквозь, и на следующий день он долго не может опомниться. А когда наконец приходит в себя, тут и случается то, чего не ждали, во что уже не верили, – случается чудо. Этим селянам ниспослан заступник, который готов погибнуть, пожертвовать собой, только бы их больше не тронули. И вся соль, весь высший мистический замысел был в том, чтобы заступник осознал себя таковым, сам принял эту тяжесть себе на плечи.
В спектакле есть монолог Хомы, где всё вдруг проясняется в том числе и для него, где мальчишка-студент, «маленький человек» становится героическим героем. Без шлема и доспехов, коня и меча сейчас он без сомнения христианнейший рыцарь. Столичные критики и фестивальные отборщики его вряд ли одобрят, но спасибо Андрею Тимошенко за такого главного героя.
Павел Варенцов ведёт свой центральный монолог чуть патетичнее, чем хотелось бы. Его жалость к Хоме нужно по возможности сдерживать, чтоб пожалели зрители, чтоб на глазах выступили слёзы.
С венком из свежих цветов – оберегом от Хвеськи – идёт новорождённый рыцарь ещё дальше в подземную глубь – в самый кровавый ад. Здесь демонические тёмные существа терзают и душу панночки; она торопится, уговаривает, молит Хому (к счастью для психического здоровья актрисы, режиссёр вычеркнул оккультные тексты, которые зачем-то понаписала Нина Садур).
Хома, верный долгу, неуступчив, не оглядывается. И наконец не выдерживает страданий сама панночка и кричит ему: «Спаси мою душу!» И благородный христианский рыцарь, конечно, спасает прекрасную деву. Протягивает ей оберег и приглашает разделить с ним молитву. Вместе читают они «Отче наш», и демоны бессильны, а Вий отсутствовал уже и в пьесе Садур. Герои растворяются в мистическом сюжетном сумраке, однако козацкое селение может жить спокойно.
Спектакль завершается старинной песней в исполнении всех участников постановки (благодаря хормейстеру Олегу Щукину актёры распелись). «Грешный человече» – сочинение духовное, назидательное, уместное тем более, что на дворе Великий пост.
P.S. А концовка статьи Блока кажется фрагментом нынешних дискуссий: «Может быть, потому волнует нас «театр будущего», что сквозь шум от падения и разрушения старого и современного театра мы слышим где-то, в ночных полях, неустающий рог заблудившегося героя».
Спирид (арт. Владимир Кулаков)
Выход панночки (арт. Юлия Калиберда)
Страхи
Пепел
Монолог Хомы (арт. Павел Варенцов)
В аду