Слава Белоусов. 1963 год
Мелькают улицы, дома…
Калейдоскоп былых событий:
Не только лучшие года,
А всё так вышло, извините…
А. Ипатов
Так хочется жить!
В 1944 году в далёкий от фронта тыловой госпиталь была доставлена группа тяжелораненых бойцов. На город рабочий посёлок Судострой походил мало, но официально, по постановлению ВЦИК, получил такой статус и был назван в честь советского и партийного деятеля той поры Вячеслава Молотова. Раненых везли по грунтовым дорогам, кое-где мощённым сосновыми брёвнами. Тряска приносила боль искалеченным пулями и осколками телам. Солдаты морщились, стонали и всё же радовались тому, что война хоть на короткое время оставила их в покое, если она закончится, у них появится шанс не выжить, а жить!
Здание, куда их привезли, было больше похоже на дворец, чем на тыловой госпиталь: колонны, лепнина, высокие потолки, уют в комнатах, приспособленных под палаты, красивые лица девушек. Среди раненых бойцов был воронежский парень Василий Белоусов. Хирург, доставший осколок, сказал ему: «Счастливчик ты, солдат! На сантиметр левее - и был бы не жилец!»
Это успел при жизни рассказать мне отец, которого я потерял в шестнадцать лет. Смерть достала его через двадцать лет после войны. Сейчас я, которому уже семьдесят, понимаю, что умер он молодым мужчиной - пятидесяти лет от роду. Где отец воевал, как и почему попал на Север, я, к стыду, при жизни не спросил, не узнал, потому его прошлое осталось для меня загадкой. Лишь много позже его старший брат, мой дядька Иван Трифонович рассказал, откуда родом Белоусовы, сколько их было в селе, что на берегу реки Хопёр.
Двумя годами раньше в город Молотовск прибыл состав из Ленинграда. Его пассажиров позже назовут блокадниками. В основном это были женщины, детей очень мало. Они потеряли их в голодном, холодном Питере. Да и сами были похожи на зомби, которые передвигались, но не знали, зачем живут и зачем их сюда привезли. Молотовск встретил неприветливо. Здешние жители голодали, потому не могли порадовать хлебом-солью. А питерцы, похоронившие в родном городе едва не всех родственников, видевшие картины людоедства, познавшие вкус лошадиных лепешек, кошачьего мяса, очень хотели есть. Одной из приезжих местная женщина протянула малюсенький кусочек сахара:
- Бабушка, дайте своему внучонку. Как вам удалось сберечь-то его?
«Бабушке» на ту пору исполнилось двадцать три года, а «внучонку», девочке, - три… Но такими они выглядели после полугода блокады.
Это были моя мать Мария Ефимовна Плужник и моя старшая сестра Валя. После окончания войны мать получила известие, что муж её Иван Плужник пропал без вести. Через год воронежский парень Василий Белоусов и бывшая ленинградка Мария Плужник, работники военного завода 402, сыграли скромную свадьбу. В 1947 году на свет божий появился Алексей Белоусов, а ещё через три - автор этих строк. Из роддома на Пионерской меня привезли в дом на улице Республиканской, 34а. Он и сейчас ещё стоит, правда, всем обликом напоминает, что готов уступить место молодому преемнику. Я любил по пути в редакцию заходить в этот двор. Там ещё слышны звуки из далёких пятидесятых годов прошлого века, там ещё сохранились стёкла и половицы, которые были свидетелями моего детства, которые помнят старшего брата, мать, отца.
Семья Белоусовых. 1953 год
А у нас во дворе
Прошло десять лет после окончания войны. На окнах ещё остались следы от бумажных крестов. Их наклеивали, чтобы при бомбёжке стёкла не вылетали из окон. Но бомбёжек Молотовска было мало. Больше досталось областному центру - Архангельску.
Мы, детвора, про войну мало что не знаем. В каждой семье есть медали за победу, красные звёзды, но мы относимся к ним как к игрушкам. Иногда даже проигрываем в чеканку. Родители не торопятся рассказывать нам, что пережили в войну, мы слишком маленькие. Дядя Коля и дядя Миша ездят на тележках, которые сделали сами. Тележки простые: дощатый настил на подшипниках. Дядьки садятся в них, отталкиваются двумя палочками и передвигаются. У них нет ног, они потеряли их на фронте. Однако у нас эти картинки удивления не вызывают. У дядек есть жёны, дети, всё как в наших семьях…
В центре двора стоит деревянный стол, за которым в тёплую погоду наши отцы режутся в домино. Мата не слышно. Фронтовики великолепно владеют им, но во дворе всегда детвора, а при детях ругаться не принято. Разве что: «Рыба, мать твою!!!» Ещё и потому наше поколение почти не владело матом, что его не было ни во дворе, ни в доме, а про телевизор мы тогда даже не догадывались.
В коммунальной квартире - три семьи. Наша - Белоусовых - самая большая, пять человек. На кухне три стола и одна печь, которая топится дровами. Картошка и треска - вот основные блюда, которые жарятся и варятся на ней. Правда, иногда блины, а по праздникам в духовке - пироги и плюшки. Дым от печки, треск дров, перемешанные со сладким запахом домашних пирогов, остались в памяти навсегда. Их теперь нет в городах, они исчезли. Как исчезли дворы, в которых соседи, по сути, становились родственниками. Иногда мы, ребятня, выскакиваем на улицу. Дорога вымощена брёвнами, движения практически нет, редко проезжает телега, запряжённая лошадью. Если на ней добрый дядька, то разрешает нам залезть на телегу и прокатиться метров сто. Если сердитый, то грозит нам кнутом, а мы не боимся: со смехом вскакиваем - соскакиваем, вскакиваем - соскакиваем. Это своеобразная игра, на самом деле дядька тоже добрый. Иногда по улице ведут колонны заключённых: чёрно-серые одежды, угрюмые лица, по бокам охранники. Некоторые заключённые, увидев нас, скупо улыбаются. Мы не знаем, почему они стали заключёнными, куда их ведут. Мы просто провожаем взглядом колонны и ждём, когда проедет очередная телега. Они для нас одно из возможных развлечений.
…Этот двор до сих пор жив. Я люблю бывать в нём. Правда, теперь он выглядит мёртвым. Стола давно нет, вокруг одни машины. Видно, что здесь живут люди без особого достатка. Деревянные, когда-то красивые дома с балконами покосились и явно готовятся к смерти. Вот здесь у подъезда в 1963 году стояла машина, в которую мы грузили мебель и вещи, чтобы перевезти их в наше новое жилье, на улице Ломоносова, 57. Тогда были живы отец, мать, брат… Я даже помню, кто что выносил. Сейчас только сестра Валя может разделить со мной эти воспоминания.
Во дворе пустынно: ни детей, ни взрослых. Иногда захожу в подъезд, по лестницам которого бегал пацаном. Из дверей квартир, в которых обитали человек по десять, доносились громкие детские голоса, и в подъезде ощущалась жизнь. Вот квартира Малышевых, вот - Петуховых, напротив - Викторовых. Большинство давно в мире ином… Но я продолжу воспоминания о живом дворе.
Я учился любить
Здесь, на улицах этих,
В подворотнях твоих
Постоять за себя.
А. Ипатов
Дом на Республиканской, 34а в наши дни
Шпана дворовая
Олег Митяев в одной из своих песен воспроизводит до боли знакомое: «Сережа, Володя, домо-о-ой!!!» Так матери и отцы зазывали нас в коммунальные квартиры, где соседи считались родными людьми. Но двор для нас был милее. В нём гордо возвышалась деревянная горка. Зимой она заливалась водой и была любимым местом развлечения. Здесь завязывались первые школьные любови, случались первые неуклюжие поцелуйчики, на верхней площадке можно было схватить подружку и лихо скатиться с ней вниз, обнявшись на месте приземления. Нередки были и мальчишеские драки. Дрались один на один, а иногда и двор на двор. Если кто-то склонен идеализировать те времена, якобы этого не было, то либо кривит душой, либо врёт. Сам был участником многих драк, которые заканчивались тем, что кто-то из взрослых за ухо приводил под строгое око матери. А та ставила меня в угол, надо было просить прощения, но с этим у меня было туго, поскольку считал, что бился за справедливость, защищая маленьких и угнетённых.
На городских катках под ласково-лирические песни «Ландыши», «Марина» случались жесточайшие драки, в ход шли коньки, вентиля, цепи… Девчонки визжали, пацаны бились до крови, а милиция и дружинники не всегда оказывались рядом. В городе были устойчивые группировки: «поселковые» - обитатели частных домов, которые находились от улицы Комсомольской до нынешнего «Южного» комплекса; пацаны с проспекта Ленина; «ягринские» - понятно откуда. Дрались нередко из-за девчонок, потому, что кто-то зашёл на «чужую» территорию или в кинотеатре «Родина» купил без очереди билеты на «Гусарскую балладу», «Человека-амфибию», французских «Трёх мушкетёров».
Это было послевоенное время, мы были не слишком сытые, не знали, что такое гуляш, бефстроганов, котлета считалась праздничной едой. За маслом, сахарным песком, мукой во дворе второго магазина, что на улице Республиканской, иногда приходилось выстаивать часами. Родители обязательно привлекали нас к этому, поскольку количество граммов или штук выдавалось в зависимости от количества едоков. Спасали дешёвая треска в вареном, жареном и солёном виде, картошка, которая в каждой семье была своя, а также свои куриные яйца, куриное мясо. В праздничные дни не только наши квартиры, но и подъезды наполнялись запахами домашних пирогов с клюквой, брусникой, морошкой, повидлом; пирожков с капустой, картошкой, яйцом. Нашим мамам и в голову не приходило покупать их в столовых или магазине.
Не поверите, но в городе некоторые семьи держали коз и даже коров. Наша семья из пяти человек обитала в комнате площадью 24 квадратных метра. У нас с братом на двоих была кровать, а под ней, отгороженные широкой доской, иногда обитали… цыплята. По тем временам всё это считалось нормальным. И когда в 1959 году нашей семье предложили трёхкомнатную квартиру в «сталинском» доме, отец сказал матери: «Мария, а зачем она нам? У нас ведь самая большая комната!»
И… мы продолжали жить в коммуналке. Только в 1963 году, когда сестра Валя стала девушкой на выданье, а мы с братом Алексеем - подростками, наша семья переехала в новую трёхкомнатную хрущёвку, которая тогда казалась жилищным раем. Впрочем, вернёмся в пятидесятые.
В каждом дворе были городки сараев. Их «архитектура» была примитивной, зависела от мастерства хозяина и наличия в его распоряжении досок и гвоздей. А бесхозных досок и строительных реек было столько, что их считали скорее мусором, нежели материалом, который стоит денег. После фильма «Три мушкетёра» рейки пацаны использовали для фехтования, нанося друг другу травмы, от которых оставались глубокие шрамы…
Вот таким или похожим было детство у большинства учеников школы №2. Оно разительно отличается от быта нынешней ребятни. Но, несмотря на дворовую шпанистость, в моём школьном дневнике красовались практически одни пятёрки. Четвёркам я страшно огорчался и для их исправления ставил будильник на пять утра и при свете настольной лампы зубрил предметы едва не наизусть. Родители меня за это, конечно же, не журили. Кто привил эту привычку - не знаю, очевидно, что-то даётся с рождения.
В моей памяти все учителя и директора остались людьми с очень строгими лицами. Некоторые и правда были такими. Одна из преподавательниц могла треснуть по руке или голове линейкой. Зато её предмет мы знали очень хорошо. И конечно, не жаловались, сознавая, что сами довели учителя до этого. Однако строгие лица - это не признак суровости наших наставников.
Очевидно, в советскую пору строгое лицо входило в понятие корпоративной этики (бог ты мой! В ту пору слов-то таких не знали). С очень строгими лицами ходили партийные работники, разные начальники. В быту, конечно же, они не отличались от нынешнего поколения, но на работе, с учениками, подчинёнными, надо было выглядеть суровым. Помню, довелось быть на одном из заседаний бюро горкома КПСС. Вёл его, как всегда, первый секретарь Дмитрий Фёдорович Фёдоров. Разбиралось персональное дело одного из руководителей строительного управления. Тот, бедолага, позволил себе влюбиться не в жену, а в подчинённую. Партийный вожак топал ногами на «развратника», как Мойдодыр в одноимённой повести - на грязнулю. А «развратник» с бледным лицом и сдвинутым набок галстуком вынужден был сказать что-то похожее на «больше не буду».
Лучшие ученики школы №2 1962 года. Автор книги третий справа в первом ряду
А Робертино об этом так и не узнал
Наступили шестидесятые... В некоторых семьях появились проигрыватели с пластинками. Их летом выставляли на подоконники и включали на всю мощь. Знай наших! Если из старых патефонов звучали «Валенки» Лидии Руслановой, «Давай закурим, товарищ, по одной…» Клавдии Шульженко, то теперь какой-то дядька на непонятном языке разудало исполнял весёлую песню. Нам в ней было знакомо лишь одно слово: «Марина-Марина-Марина!!!» Мы быстро улавливаем мелодию и под неё сочиняем слова: «Марина пишет, что сломала ногу, но так купи себе тогда костыль и выходи почаще на дорогу, чтоб задавил тебя автомобиль!» Это распевали озорные мальчишки, которым от роду лет десять.Но затем на смену «Марине» пришёл Робертино Лоретти. Шок для советских пацанов! Итальянский смазливый ровесник стал кумиром всех советских девчонок! Везде продаются его пластинки, в газетных киосках - портреты, песни звучат из всех форточек! Что такое?! А для меня появление итальянского наглеца стало личным вызовом. На ту пору за мной уже числятся победы на городском, областном и даже столичном конкурсах солистов! Я выступаю на сценах Дворца пионеров, Клуба строителей, в домах коридорной системы (это когда одна кухня и туалет на десять семей). Меня транслируют по городскому радио. Девчонки, увидев на улице, шепчут друг другу: «Это он, он прошёл!» С личиком у меня тоже всё нормально. Одним словом, подхватил провинциальную звёздную болезнь. И вдруг этот Робертино! Да ещё поёт взрослые песни, в то время как я: «Тропинка первая моя, веди от школьного порога. Пройди все земли и моря!..» Ну что это такое!
Иду к руководителю кружка пения: «Наталья Ивановна, хочу петь «Джамайку»! Чем я хуже этого Робертино?! Вот приехал бы он на конкурс, ещё неизвестно, кто бы победил!»
- Славушка, - говорит мне Наталья Ивановна. - У тебя голос, правда, не хуже, но… приближается ломка голоса. Нельзя тебе петь такие песни, голос можешь потерять.
Но я с этим не согласен… Какая ломка голоса? Как его можно потерять? Он либо есть, либо его нет. По вечерам я слушаю пластинку с Робертино, учу итальянские слова и готов петь все его песни. И тут… Появляется змей-искуситель.
Напротив Дворца пионеров располагался Клуб строителей. Здания и сейчас сохранились, но в них теперь иная жизнь.
На улице ко мне походит директор этого клуба Валентина Николаевна и, словно угадав мои желания, говорит:
- Славик, а ведь у тебя голос даже лучше, чем у Робертино Лоретти. Хочешь петь его песни под взрослый эстрадный оркестр?
Я застыл:
- Конечно хочу! Но Наталья Ивановна не разрешает.
- А ты переходи к нам. Станешь солистом взрослого оркестра. И ещё. Я дам тебе пропуск, и ты сможешь с ним бесплатно ходить в кино и проводить с собой друга или брата.
Это было нечто! Совсем недавно мы с приятелем не смогли попасть на фильм «Человек-амфибия», билетов не хватило, а здесь… бесплатно!
- Я согласен!!!
Не буду врать, этим «согласен» я предал свою учительницу, но оправдывал себя тем, что, если б разрешила мне петь песни Робертино, я бы не ушёл!.. Наталья Ивановна занималась со мной четыре года, мы вместе ставили музыкальное дыхание, тысячу раз пропели «До-ре-ми-фа-соль-ля-си-до! До-си-ля-соль-фа-ми-ре-до!». Репетировали в школе, во дворце, на выездах… Понимал, потому и стал избегать встреч с Натальей Ивановной, и всё же она состоялась. Учительница с лёгким укором посмотрела на меня и ничего не сказала. А мне стало стыдно. Но…
Уже был готов репертуар. Я выучил его на «чистом итальянском», высокие ноты брал без труда. Вскоре должен был состояться первый концерт, причём не где-нибудь, а, по сути, в главном концертном зале города (уже Северодвинска) - драматическом театре (от которого на Советской улице остался один «гребешок»). И он состоялся!
Выхожу на сцену... Настолько уверовал в себя, что после исполнения жду не просто аплодисментов, а криков «браво» и «бис»! Первой исполнил «Джамайку» и получил, что ожидал, - «браво»! Ещё, ещё! Браво!!!
Объявляют «Санта-Лючию». Идут первые аккорды, начинаю: «Sul mare luccica l’astro…» Всё идёт хорошо, но, когда беру высокое «Santa Lucia, Santa Luciaaaaa!..», в голосе что-то хлопает, и… я открываю рот, а голоса нет! Ни тихого, ни хриплого - никакого! Я в ужасе смотрю в зал, оркестр продолжает играть. Спрыгиваю со сцены, бегу по проходам на улицу! Что это? Что случилось?! Шепчу: «Санта-Лючия, Санта-Лючия!!!» Губы шевелятся, и только... Занавес. Жизнь закончилась! Таким было наказание за измену.
…Голос помогла восстановить учительница, которую я предал. С Натальей Ивановной мы его реанимировали. Но уже и в силу возраста он стал иным, обычным, ни о каких певческих победах с таким голосом нельзя было даже мечтать. С учётом популярности мне стали давать главные роли Иванушек, Егорушек в детских спектаклях на сцене того же Клуба строителей, но я быстро понял – не моё. Там лицедействовали Вовка Петухов, Сашка Гузнищев, Юрка Береснев, Вовка Гречишников, Нина Кряталова, Нина Семушина, Оля Абрамова… У них получалось лучше. С Ниной Семушиной, которая в школе №2 была большим начальником - председателем пионерского совета дружины, в 1962 году на Северодвинском городском телевидении (да-да, вы не ослышались! Наши энтузиасты – умельцы оборонщики оборудовали в здании по адресу: Ленина, 1 - любительский телецентр. В Архангельске на ту пору ничего не было, а в нашем городе счастливые обладатели чёрно-белых телевизоров с размером экрана в пачку сигарет уже могли смотреть городские новости), - так вот, с Ниной Семушиной мы вели детскую передачу в прямом эфире, поскольку про видеомагнитофоны, DVD-проигрыватели и флешки тогда ещё ничего не знали. В памяти осталось лишь одно: на нас наводят огромную камеру с объективом, шевелиться не разрешают, стараюсь лишний раз не вздохнуть, произношу текст, написанный кем-то из взрослых. В голове почему-то звучит фраза, которой мне не раз приходилось открывать взрослые торжественные вечера: «И октябрята-малыши вам шлют привет от всей души!!!»
С улыбкой можно сказать: с той поры у меня пошёл отсчёт журналистского стажа. Но с пением на ту пору я совсем не разорвал. Года через два под бряканье чрезвычайно модной тогда гитары пел и свои песни, и дворовые. Одну из них позже исполнял Евгений Осин, а президент Борис Ельцин лихо отплясал под слова «Плачет девочка в автомате, кутаясь в зябкое пальтецо, вся в слезах и в губной помаде - перепачканное лицо!». Эх, до чего же текст «интеллектуальный» и какую музыку выбирал первый президент!
Как говорит Владимир Познер, вот такие времена. Были…
Вячеслав Белоусов
Книгу Вячеслава Белоусова «С газетами не расставайтесь...» можно приобрести в издательстве «Северная неделя» (Северодвинск, улица Первомайская, 15).
Она рассказывает о судьбе автора и о том, как в бандитские девяностые годы в Северодвинске родилось издательство добрых газет «Северная неделя». В книге 264 страницы, она богато иллюстрирована, есть в том числе четыре цветные вклейки с фотографиями.