Свет любви материнской согревает сквозь годы

70474
7 минут
Свет любви материнской согревает сквозь годы Фото из архива газеты Зимняя вишня
Посвящаю моей маме Марии Андреевне Королевой. «Закрой глаза, прислушайся, и ты услышишь голос. Он живет в самой тебе, такой любимый, родной. Его не спутаешь ни с одним другим голосом. Даже если станешь взрослой, всегда будешь помнить мамин голос, мамины глаза, мамины руки…».

Мама ушла морозным декабрем 1999 года. Господь забрал ее в свои Вечные Обители через десять дней после того, как она отметила свое 75-летие. Были вокруг нее, моей любимой, незабвенной мамочки, четыре дочери и сын. Не было только меня – старшей дочери. Я собиралась приехать в зимние каникулы. И подарок припасла уже – платок белый пуховый.

Хочу вам другой доли 

Не успела я маме вручить подарок свой. И побыть с ней не успела… Прости меня, мамочка моя! Прости! Почти два десятилетия минуло, а я как тогда в роковую минуту, держа в руках самую скорбную в моей жизни телеграмму, чувствую вину перед тобой. И – плачу… Мамочка, ты мне нужна, мне тебя не хватает. Все эти годы – не хватает! Сколько осталось слов, которые я тебе так и не сказала! Я всегда отгоняла от себя мысль, что тебя скоро не будет в этом мире. Как же так – ТЕБЯ, мамочка моя, и не может вдруг быть! В вихре жизни своей все надеялась, что вот-вот появится тот долгожданный момент, когда я смогу к тебе приехать. И не как всегда, надрывно торопясь, в заботах и суете. Приеду, и мы с тобой и сестрами сядем за самоваром и пирогами твоими самыми вкусными на свете, и будем говорить-говорить. Но прежде коленопреклоненно поблагодарим тебя за твой материнский подвиг.
…Я помню нашу кухоньку, люльку в ней, сундук, на котором ты часто проводила свои бессонные ночи, укачивая мою сестренку, одну, потом другую… 

Помню, как в полумраке утра потрескивали поленья в печи, тобой затопленной. Ты готовила нам завтрак. Делала все тихо, дабы нас не разбудить. Стрелки ходиков еще и к пяти не подошли… 
В шесть звучал Гимн СССР. Это значит, и для нас наступало утро. «Галюшка, пора вставать», – мама подходила к кровати, будила. Но я уже не спала. Как же я ненавидела тогда эту мелодию для меня совсем не торжественную! Потом настало время – мамочка также будила и брата, и младших сестер. Нужно было ехать в школу-интернат более чем за десять километров. Нас, детей из дальних деревень, возили на лошадях, запряженных в сани. Полусонные и замерзшие, мы должны были приехать к началу уроков, к 9-ти. Никаких поблажек для нас не существовало.

Мамочка помогала застегнуть пальто, завязать голову теплым платком. Под звуки «Пионерской зорьки» мы в сопровождении папы выходили из дома и шли в другую деревню, там нужно было ждать, пока запрягут лошадей. 

Какая же грусть стояла в глазах твоих, мамочка! Ты жалела нас. Ты знала, что не так уж нам, деткам твоим, и легко. Но для вас с отцом было важно, чтобы мы выучились. «Пусть никогда не испытаете вы то, что выпало на мою долю, учитесь, чтобы вам было легче, чем мне», – наставляла ты. 
Мы уходили, а для тебя наступала пора обряда – так называли уход за скотиной. Надо было животных накормить, подоить коровушку. А потом и на колхозную работу.

Подвиг неустанный

Тебе удалось окончить лишь пять классов. Но ты была способной ученицей-умницей. Ты очень любила читать, знала много фраз по-немецки, и даже стихи. Я и сейчас помню интонацию, с какой ты их декламировала, повествуя нам о своих коротких школьных годах. С какой глубокой теплотой отзывалась ты о своих учителях. Ты училась бы и дальше, но семилетка находилась уж очень далеко, а дома одна мама и больной отец. 

Это были годы коллективизации. Потом – война. Тебя – девчонку-подростка призвали на трудовой фронт, как и большинство твоих сверстниц. На лесоразработки. Там, где была негласная военная дисциплина и совсем не девчоночьи условия жизни. Спали в холодных бараках, оснащенных нарами. Промерзлую, мокрую от снега одежду и обувь клали на едва источающую тепло печку. Утром приходилось обувать непросохшие валенки, которые в лесу примерзали к ногам. 

Студеным декабрем 1943 года пришла тебе скорбная весть – умер отец. Отпросившись на похороны, ты почти сорок километров шла-бежала, всю ночь. По лесным дорогам, деревням. Уж совсем устав, постучалась в одну из изб. Добрые хозяева открыли, самовар согрели, чаем напоили. Передохнув, ты снова пустилась в путь. 

Твои глаза застилали слезы, ты бежала, чтобы успеть увидеть горячо любимого отца в последний раз. Успела… 

…В избу явилась комиссия по раскулачиванию. В списке имущества для изъятия обозначились: самовар, кусок холста, кое-какая одежда и козочка Маня. Бабушка плакала. Мама, придя с поля, и узнав в чем дело, молча собрала всю свою одежонку, посуду. Завернула в большую шаль и кинула им со словами: «Берите и это…». 

А утром и вещи, и козочку вернули. Родственник, имевший власть в колхозных структурах, сказал слово в защиту. Так в звании «кулачек» вы и не состоялись. 

Ой, мамочка, сколько же тебе пережить пришлось! Ты ухаживала за колхозной скотиной, трудилась на поле, вместе с отцом заготавливала сено. И много-много чего тяжелого еще делала. А дома – мы, дети, требующие любви, заботы, материнской ласки. И ничем этим мы не были обделены. А к праздникам ты успевала нам шить и новые платьица. 

Живите с Богом!

Мы выросли. Разлетелись из родного гнезда. Выучились. Обзавелись семьями. Как же вы с отцом ждали нас к себе погостить! Ты выбегала навстречу, твои глаза светились счастьем. Ты брала на руки внуков, радовалась. «Как же хорошо, когда вы приезжаете, а когда уезжаете – тоска, много дней тоска…» – признавалась ты, провожая нас. Не сразу убирала после нас со стола…

А я еще долгое время слышала твой голос, вспоминая тебя, твои слова. «Храни вас, Господь, детоньки!» – слышалось твое благословение.

Он хранил нас, мамочка. Хранил, по твоим святым материнским молитвам. Хоть мы, амбициозные «умницы», и не умели да часто и не хотели понимать тебя. Прости, родная. 

Нельзя вспомнить без глубокого раскаяния многие эпизоды, когда мы обижали тебя, не понимая того. Как-то по приезде моем мы с тобой стали солить огурцы. Они были переросшими. Я спросила, зачем ты их перерастила. Ты ответила, что ждала нас, хотела, чтобы свежих поели... Ягоды созревшие тоже ждали нас на кустах – внучаткам интереснее. Грибы, травы сушила, коврики вязала. Все – для нас. 
Ты нас учила терпению, стойкости, мудрости, доброте. «Все надо уметь вытерпеть и пережить», – не уставала ты повторять. 

…Однажды я увидела сон. Это была частичка мира, который находится за той невидимой стеной, которая нас от него отделяет. Ты была одета в новое платье, которое я тебе подарила, твой лоб и голову покрывал белый платочек. Ты стояла на входе в тоннель, светящийся неоновым неземным светом. А мы с мужем сидели под огромной иконой Христа-Спасителя. Ты подошла к нам и, медленно, тщательно осенив нас крестным знамением, с тихой торжественностью в голосе произнесла: «Живите с Богом!». И – пошла туда, в тоннель». Было раннее утро. Я не могла больше спать. В тревоге стала звонить сестрам на свою малую родину. Они отвечали, что с мамой все в порядке. 

Страшная телеграмма пришла спустя четыре месяца. Когда мы приехали, я увидела тебя, мама, одетую в то самое платье и тот самый платок… И почувствовала, как часть души моей отделяется и уходит вместе с тобой… 

Маму провожали в последний путь очень много людей. Они любили ее, потому что она при жизни с сердечным уважением относилась к каждому человеку. 

Галина Голыгина

Здесь можно подписаться на газету Зимняя вишня
Обращаем ваше внимание, что в комментариях запрещены грубости и оскорбления. Комментатор несёт полную самостоятельную ответственность за содержание своего комментария.