«Яна» на «Красной кузнице» готовится к последней буксировке в Северодвинск. Фото Олега Химаныча
Почтенный возраст парохода распознавался сразу - и по архаичным мачтам, и по устаревшим раструбам вентиляционных колонн, и по высокой, старого образца дымовой трубе. А уж ходовая рубка с тремя квадратными лобовыми окнами и вовсе выглядела допотопной. С причала на корму парохода вёл трап, но на палубах «Яны», беспорядочно заставленных бочками, ящиками, мусорными контейнерами, казалось, давно уже никто не появлялся. Иллюминаторы парохода были либо глухо задраены, либо закрыты дощатыми щитами наподобие тех, какими заколачивают окна заброшенных деревенских изб. И по всему чёрно-белому корпусу вперемежку с бурыми подтёками ржавчины пятнами слоилась наспех нанесённая краска – унылое свидетельство боцманского безразличия…
Мы в тот августовский день брали груз на Амдерму в длиннющем ряду современных транспортов, и пароход «Яна», замыкавший его, смотрелся особенно сиротливо, даже чужеродно. А привёл меня нему Павел Сергеевич Попов – давний и добрый знакомец, редкостный знаток прошлого архангельского мореходства. В молодости долго служивший в полярной гидрографии, он, рассказывая о своих кораблях, порой представлял их, как старых приятелей, по-свойски. «Яну» он даже приветствовал.
- Здравствуй, старый полярный бродяга, - сказал Павел Сергеевич и уже мне: - Построен на верфи Любека в 1935-м, выходит, немец по рождению. Наш флаг принял уже после войны.
Мы шли по причалу, заставленному контейнерами с мусором, то и дело перешагивая через разбросанные доски, смятый картон коробок и обрывки толстенных тросов. У кормы парохода Павел Сергеевич остановился, достал папиросу, закурил. А к папиросе, признаться, его тянуло очень редко…
- Нынче «Яна» не у дел - в отстое… Несамоходное вспомогательное плавсредство Архморпорта, - сказал он и, как мне показалось, неожиданно добавил: - Самый первый пароход гидрографа Голанда.
Я вопросительно посмотрел на него, и Павел Сергеевич пояснил:
- Голанд Самуил Моисеевич – мой давний друг, известный полярник.
О службе с Анатолием Казимировичем Жилинским – главным персонажем нашей послевоенной полярной гидрографии Павел Сергеевич много и охотно рассказывал, а вот имя Голанда тогда я услышал впервые.
- На «Яну» мы пришли, считай, одним месяцем, в пятьдесят четвёртом, - продолжил Павел Сергеевич. - Я с промерного бота перевёлся, он – инженер, сразу после высшей арктической мореходки. Людей с таким дипломом тогда не часто в морях встречали, и дали ему под начало сразу гидрографический отряд на «Яне».
- Ну-ка, расскажите, - оживился я, предчувствуя интересное. - Сначала, как с тех пор пароход сохранился.
- Да, как сказать, – помедлил Павел Сергеевич. - В шестьдесят пятом на «Красной кузнице» он капиталку проходил и кое-что ему осовременили, вот, скажем, рубку перекроили, машину, такелаж подновили, но, по правде говоря, всё тот же грузовик-каботажник… После войны на гидробазу таких из Германии несколько пригнали – «Могилёва», «Верещагина», «Моздок», «Яну» в том числе… Их всё трофейными называли, хотя правильнее сказать - передали по репарациям. Дедвейт – тысяча двести, полная вместимость – тысяча сто, машина 750 лошадей и борт чуть толще, чем у консервной банки… По правде говоря, для Арктики судно непригодное, но после войны не до изысков было - брали что дали… «Яну» сначала на промеры услали, так она в Тикси даже год зимовала. В Архангельск на гидробазу вернулась, когда ещё в аренде у мурманчан отработала – грузы на Кольский возила… Когда вернулась, стали её на промеры готовить. Это по зиме-весне наше дело корабли и мотоботы к навигации отлаживать, и дальше дока и мастерских мы и не совались. А как разредится лёд на море, так швартовы с кнехт долой - и прощай, Соломбала! И в Баренцевом, и в Карском пропадали, считай, до осени, и всё нехожеными курсами. Если и забредали схорониться от крепкого шторма, то в бухты чаще безымянные - иные из них даже на картах не значились. Мы там первыми были. Конечно, рисковое дело – течения дюжие, и каменных гряд без счёта, а у «Яны» осадка немаленькая - за четыре метра. Говорил уж – непригодное для Арктики судно…
- А Голанд, товарищ, вами упомянутый, случайно не из моряцких династий?
- Сухопут с рождения, - засмеялся Павел Сергеевич. - Из Белоруссии он, гомельский… Кстати, немногим меня старше, так и войну не моряком прошёл, в пехоте. И полярником, по правде говоря, стал не от романтики. Мы с ним сдружились, он сам рассказывал – в училище с голодухи подался, мол, позарился на курсантский харч. Но до чего ж головастый, скажу, – в том смысле, что мозги светлые. Никакой работы не боялся, и всякая ему в интерес, даже в свободное время пропадал в штурманской или в каюте с гидрографическими планшетами. Радиодальномеры, пеленгаторы, РЛС кругового обзора, глубоководные эхолоты только в практику входили, и для нас арифмометр - высшее достижение, слова «электроника» мы вообще не слыхивали, а он уже тогда про вычислительные машины знал - очень много читал. Много приспособлений придумывал, бывало, и новый метод промера предлагал. В команде про него шутили, мол, Голанд - наш неисправимый новатор. И Жилинский Анатолий Казимирович – считай, папа всей нашей полярной гидрографии его смекалку высоко ставил…
Мы всё так же стояли у кормового трапа, когда Павел Сергеевич закурил вторую папиросу.
- Жаль, мало пожил Самуил Моисеевич, - сказал он, вздохнув и чуть понизив голос. - Ну вот скажи, разве сорок четыре года – возраст для мужика? Умер в шестьдесят восьмом. Считай, намного его «Яна» пережила…
Мне пора было возвращаться на судно, и мы тепло распрощались со старым гидрографом. А уже вернувшись из рейса, заглянул я в справочники. Всё верно Павел Сергеевич рассказал о своём друге-товарище. Ещё выяснил я, что после «Яны» работал Самуил Голанд на двух известных в Архангельске кораблях-исследователях – ледокольном пароходе «Георгий Седов» и ледоколе «Пётр Пахтусов». Изучал с их борта Северную Землю и Землю Франца-Иосифа. Про упомянутое его новаторство прочёл: «По инициативе и при участии С.М. Голанда при обработке гидрографических материалов начала применяться электронно-вычислительная техника, значительно облегчившая процесс составления карт». Ещё узнал, что его именем в 1972-м назвали один из мысов на острове Плоский в шхерах Минина. А в честь парохода «Яна» в 1963-м гидрографы поименовали пролив в архипелаге Земли Франца-Иосифа…
Ах, «Викинг»-«Яна» - пароход дедвейтом в тысячу двести тонн и с бортами чуть толще консервной банки! Это ныне ты несамоходное вспомогательное плавсредство Архморпорта! Но оказывается, была у тебя и совсем иная жизнь! Небольшой и слабосильный даже по меркам сороковых, забирался ты в дальние дали, где взорам открывалась влекущая, заповедная пустынь, куда не пройдёшь, даже если очень захочешь, – матёрые льды не пустят. А каким вместилищем учёного интеллекта становился ты на время исследовательских рейсов! И хоть тяжек и полон моряцкой прозы труд гидрографа, всё же какой светлый дух первооткрывательства витал над твоими мачтами, над ходовым мостиком!
* * *
Последний раз случай свёл меня с пароходом «Яна» там, где никак не ожидал его встретить, – в Северодвинске. В бедственных девяностых здешние оборонные верфи простаивали, ещё недавние создатели атомных подлодок рады были любой работе, даже не по основному профилю. Тогда-то из Архангельска в акваторию Севмаша пригнали под газовые резаки целую флотилию списанных судов-работяг. Были там, как помнится, портовые бункеровщики, буксиры-кантовщики и даже катер «Имандра», многолетней службой которого архангельские водники гордились, словно музейным раритетом. И вот среди этого скопления приговорённых к утилизации ветеранов понуро ожидал своей участи и старый пароход – по рождению немецкий грузовик «Викинг», а по второй судьбе советский полярный гидрограф «Яна».