«Наверное, «Прончищев» никогда не забудется...»

Читатели вспоминают пароход, вставший в ремонт на «Звёздочке».

Скоро центр судоремонта «Звёздочка» встретит свой очередной день рождения. А мы, рассказывая о начальном этапе этой крупнейшей судоремонтной верфи России, продолжаем знакомить вас с читательскими откликами на наши предшествующие публикации о ледокольном пароходе Montcalm («Прончищев»), с которого ведёт отсчёт своей трудовой биографии ныне орденоносный коллектив «Звёздочки».

История этого северодвинского предприятия стала частью и продолжением единой судьбы Отечества, а также тысяч человеческих судеб, её составляющих. Как и старый канадско-советский пароход, ветеран войны в Арктике, явился свидетелем многих событий и объединил в своей эпопее немало человеческих судеб. Сегодня о том, какой след в их жизни оставил Montcalm («Прончищев»), рассказывают наши читатели…

Наш папа, Юрий Николаевич Тутыгин, родился 28 января 1926 года в Архангельске в благополучной семье. Его отец - Николай Анисимович Тутыгин, уроженец деревни Ровдино Шенкурского уезда. Мама – Антонина Игнатьевна (в девичестве Минина) родом с Пинеги, не работала, а вела домашнее хозяйство и занималась детьми. Жили они по тем временам довольно обеспеченно. Однако в 1935 году случилась непоправимая беда: Николай Анисимович скоропостижно скончался. С потерей кормильца жить стало трудно. Через два года Антонина Игнатьевна вышла замуж за моряка Михаила Георгиевича Филёва – хорошего, добродушного человека. В 1938 году у них родилась девочка - вторая сестра отца - Ида. Отчим много ходил на Севере и, видимо, считался уважаемым профессионалом, если был лично знаком с Иваном Дмитриевичем Папаниным. Вполне возможно, ещё и поэтому наш папа, придя на море в тяжёлые годы войны, и после неё остался верен морским профессиям до конца трудовой жизни. Между прочим, его стаж по трудовой книжке составил свыше тридцати девяти лет с двадцатью девятью записями о награждениях и поощрениях.

Война началась, папа ещё учился в школе, но так её и не окончил, а в 1942-м, с шестнадцати лет, пошёл работать. Поступить иначе он не мог – отчим был в море, одной сестре пять, другой десять лет, а продуктовая карточка мамы на всю семью одна, да и хлеба на неё выдавали совсем мало. Когда за хлебом ходила старшая девочка - Людмила, то иногда донести его домой не могла, часть съедала по дороге – не от искушения, а от приступа голода. Голод в Архангельске был жуткий…

Так и сложилось, что зимой на второй год войны наш папа стал кормильцем семьи. Мама с сёстрами никогда не садились ужинать, пока он не приходил с работы. Младшая сестра Ида вспоминала, как он первый раз принёс домой хлеб и повидло. Ей тогда было всего пять лет, она, счастливая, уплетала принесённое с парохода лакомство, а наш папа смотрел на неё и плакал…

Сначала папу приняли на работу в механическую мастерскую учеником токаря, а в конце мая 1943-го, так записано в трудовой книжке, зачислили учеником машиниста на ледокольный пароход «Монткальм».

Из рассказов папы запомнилось, что о старпоме Андрее Фёдоровиче Пинежанинове он говорил с большим уважением. Из его слов о капитанах «Монткальма» на нашу память ничего не легло. Возможно, папа о них ничего и не говорил – просто не считал это важным для нас.

С кем из экипажа «Монткальма» он очень долгое время дружил, так это с Юрой (Юрием Константиновичем) Сидоровым, кочегаром. Они же одногодки и родились с разницей всего в один день, вместе и ушли на «Монткальме».

Со слов нашей тёти, дома у нас было заведено, что после рейсов мой дедушка Михаил Георгиевич приводил гостей – своих друзей-моряков. Так и наш отец после рейса в 1944 году привёл домой компанию своих сослуживцев, в том числе и Юру Сидорова. Гости ели-пили, вспоминали, отец играл на гитаре, а ребята пели. Отец, между прочим, до войны на гитаре не играл, и здесь такая история – во время самого первого рейса на «Монткальме» он очень скучал, даже плакал, мол, к маме хочу, и всё всем было понятно – подросток ведь, а ребята об этом по-доброму вспоминали и подшучивали. Чтобы уйти от тоски по дому, папа тогда же, на пароходе, стал обучаться игре на гитаре…

Известно, во время войны для защиты от врага орудия и пулемёты устанавливались и на гражданских судах. Стояли такие и на «Монткальме». По боевой тревоге папа становился наводчиком 

зенитного орудия. Видимо, стрелять (в бою или на учениях) приходилось много, потому что оглушительный грохот орудий впоследствии сказался на его слухе.

Побывал наш папа и на Дальнем Востоке, когда осенью 1944 года «Монткальму» неожиданно приказали идти в Петропавловск-Камчатский. Правда, о Камчатке папа рассказывал мало. Разве что запомнилось, мол, лососевую икру они тогда якобы ели ложками. Икру, может быть, и ели сверх меры, но, думаем, без хлеба – хлеба наверняка и там не хватало…

После войны папа остался на флоте – ходил на «Леваневском», «Пинеге», «Кузнецкстрое», «Ржеве»… В конце пятидесятых-шестидесятых у него были рейсы на тех же судах Архангельского арктического пароходства, в том числе и за рубеж, как моряки говорили,  «в загранку». Папа рассказывал нам и об этом. 

Как мы говорили, школу он так и не окончил – не было такой возможности, и позднее уже учился в вечерней школе. Природа наделила его умом, он хорошо, грамотно излагал свои мысли, обладал даром убеждать, интонации его голоса, тембр были такими, что нам казалось - не поверить ему невозможно! Он был приучен к труду и любую работу делал старательно, добросовестно. Ещё он хорошо рисовал. У нас сохранились его рисунки, а в их числе ранние, юношеские, озаглавленные надписью «Смерть фашистским захватчикам!».

За участие в войне в Арктике папа удостоен ордена Великой Отечественной войны, медалей Ушакова, «За оборону Советского Заполярья», «За победу над Германией» и другими наградами. Он никогда ими не хвалился, старался не пользоваться льготами, как говорится, не лез без очереди… 

Нам, своим детям, он, в общем-то, нечасто рассказывал о войне и о себе во время войны. Однако с ледокольным пароходом «Монткальм» у него наверняка многое было связано из того, что затем оставило в душе глубокий след. Уже после войны он любовно срисовал с фотографии изображение этого парохода и поместил в деревянную рамку, бережно изготовленную своими руками. Это его небольшое произведение – картина – тоже осталось в нашей семье после кончины папы. Она память о нём, о его трудной юности, о ледокольном пароходе «Монткальм» и о самой войне, из которой поколение папы вышло победителями.

Мурманск не представить, каким он был после войны: больше полгорода в руинах, сгорело, оставались кварталы домов без стен - одни печи с трубами-дымоходами! Порт тоже беспощадно бомбили, но восстанавливали его быстрее, чем город. Понятно почему: он всему давал жизнь.

Люди встречались разные, что и говорить. Были и уголовники, и пьяницы, фронтовики покалеченные, увечные. Однако были и те, кто верил в скорую счастливую жизнь, работал без понуканий. Хотя лирики особой не было. Особенно в наши полярные ночи.

Когда меня не на кого было оставить дома, отчим забирал с собой. Вам я рассказывал – он служил на буксире «Карелец». Знатный буксир – ещё довоенной немецкой постройки, 500 сил – для тех лет приличная мощность.  Ходил он по Кольскому заливу. Что больше всего любят мальчишки, выросшие у моря? Конечно корабли, и это закон! Поэтому я знал всех их наперечёт: военные, грузовые, ледоколы, буксиры, шаланды… Каждый из них чем-то отличался от другого.

О «Монткальме», который потом переименовали в «Прончищева». Он выглядел очень старомодно. Его часто ставили к причалу рядом с новыми американскими дизельными ледоколами «Северный ветер» и «Северный полюс», разница между ними сразу бросалась в глаза. Пароход долго ремонтировался в Росте, на судозаводе. «Карелец» его заводил в док и выводил. Но больше запомнилось, как однажды по весне (кажется, был 1948 год) «Прончищев» пришёл со зверобойки и стал в рыбном порту, помню даже причал - №9. Пароход предстояло отмыть-отдраить от тюленьего жира – все его трюмы, помещения, палубы! Для этого отряжались бригады мойщиц. Тот, кто хоть раз имел дело с тюлениной, век не забудет её стойкого тошнотворного запаха. Признаюсь, тогда труд тех женщин мне адским не виделся – пришли, моют палубы и борта, что ж такого?! Когда стал старше, дошло – ведь это женщины! На их месте могли быть и моя мама, и старшие сёстры! Холодный был день, хотя и весна, сумерки, лёд по заливу носило, угрюмый побитый пароход, тени на его палубах и причале. Женская каторга! Ещё и поэтому, наверное, «Прончищев» никогда не забудется.

Подготовил Олег ХИМАНЫЧ